Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума

— Поторопился… вернее, поторопится государь с освобождением, — сказал Кронид Платонович. — Мне бы рапорт на Высочайшее имя представить, да кто ж ему поверит, такому рапорту… Ах, пережалели мы мужичка, не допороли…

— И мадьяр в свое время не добили, — мрачно добавил Петр. — Вот они нас чуть и не расстреляли.

— А комиссар Хомяков, — сказал Кронид Платонович, — между прочим, отец Георгий, нашему Филиппушке родной правнук!

— Непостижимо, — сказал отец Георгий и перекрестился. — Ведь у Филиппушки и внучата покуда малые…

— Вот и перерезать, покуда малые, — сказал Петр.

— Новый Ирод отыскался, — сказал отец Георгий.

— А кабы вы, батюшка, видели, что они с вашим преемником в Сабуровской церкви сделали, так по-другому бы запели, — сказал Фома Витольдович. — Они его к олтажу гвоздями приколотили… Молоденький совсем хлопец, только из бурсы.

— Слава Христу, не доживу, не увижу… — отец Георгий скрыл лицо в ладонях. — Так ведь и преподобный Серафим о том же пророчествовал…

— Вот в этой зале, — Фома Витольдович повел рукой, — все говном покрыто было… Будет.

— А орудия у них хороши, — неожиданно сказал Петр. — Вообще артиллерия превосходная.

Фома Витольдович подошел к стене.

— Во-от тут меня пулька минует… Ставили меня к стенке, пшепрашем, как польского шпиона. В засранной зале. Нет, панове, такой ценой мне и вольности польской не надо. Они и Польшу сожрут, не заметят.

Илья сидел с виноватым видом, словно лично был повинен в грядущих безобразиях. Появление Марысички его в семействе было встречено, разумеется, без всякого удовольствия.

— Такой расцвет наук, — сказал Платон Кронидович. — И такое падение нравов…

— Не о том говорите, чада мои, — сказал отец Георгий. — Как будем Сереженьку выручать?

— Теперь уж никак, — тяжело вздохнул Кронид Платонович. — Точно угадать сумеет только Эшигедэй, да и то вряд ли, да и Сереженька на одном месте ждать не будет. Видели, сколько мальцов бессемейных бегает? Тысячи! Но Сережа сильный, умный мальчик, и мы его в конце концов найдем. Все мои уроки он должен помнить и, надеюсь, сумеет переместиться в более благоприятные времена…

— Чем же Россия так господа прогневила? — сказал Петр.

— Гордыней, — неожиданно сказал отец Георгий. — Гордыней да завистью.

— Это нонсенс, — сказал Платон Кронидович. — Совершенно противоположные качества.

— Отнюдь, — сказал отец Георгий. — Сумма отдельных завистей составляет общую гордыню. Но зависть — гниль для костей, а потому спотыкнется гордыня и упадет…

— Так ведь и у товарищей комиссаров та же гордыня! — воскликнул Петр. — Они, представьте, мировой революцией грезят! А колье с шеи у Элен содрали, не постеснялись. И жидов там, батюшка, больше, чем во всем Ветхом Завете. Ораторы! Пророки! Товарись Суркис! Сто, товарись Миркис? — передразнил он грядущих иудеев.

— Добровольцы тоже не лучше, — заметил Платон Кронидович. — Пьют, нюхают какую-то гадость… В основном студенты-недоучки…

— Э, брат, врешь! — сказал Петр. — На добровольцев-то как раз и вся надежда у той смятенной России. Они с мужичками не церемонятся, даже военно-полевых судов не устраивают. Если бы не эскадрон этого самозваного графа Кудрявцева, нам бы и вовсе не воротиться. Нет, отец Георгий, там еще не все потеряно…

— А по-моему, безнадежно, — сказал Довгелло. — Варвары вошли в Рим, и победы редких Аэциев дела не решат. Да и для ваших добровольцев мы все равно были кучкой сумасшедших в маскарадных одеждах. Представьте себе, батюшка, эти комиссары нас приняли за театральную труппу и потребовали представить шиллеровских «Разбойников»…

— Редкий негодяй был этот Макар Хомяков, — сказал Кронид Платонович. — Но даже и у такого не стал бы я вырезать звезды на спине…

— Какие звезды? — ужаснулся отец Георгий.

— Видите ли, святой отец, у этих мятежников нечто вроде символа — пятиконечная звезда…

— Так что же вы хотите, — сказал священник. — Они даже не скрываются. А кто эти звезды вырезал?

— Офицеры русские, — вздохнул Петр. — Спасители наши. Ну да и те их тоже не милуют. Я на втором бастионе даже в самый горячий день столько трупов не видывал, сколько эти красные пленных расстреляли. Свои — своих! Не турок, не башибузуков — своих! Русских!

— Значит, не такие уж мы свои нашим мужичкам, — сказал Платон. — Давайте-ка выпьем, мать их перечницу…

— Охти, ведь дети тут! — встревожился отец Георгий.

— Эти дети, батюшка, уже такого насмотрелись и наслушались, — махнул рукой Петр. — Я и то старше был, когда при мне человека шашкой располовинили… Ничего, злее будут. — Он сжал поднятый кулак. — Вот так это зверье станем держать! Школы им? Докторов им? Банник им в казенную часть по самые гланды!

Отец Георгий задумчиво выпил, занюхал ржаной корочкой.

— Вот многие помещики и не бывали в грядущем, а в точности так же думают, — сказал он. — Зреют, как сказано, гроздья гнева, и урожай… М-да …А все же нет иного выхода, разве как в любви и смирении. Не дело вымещать на предках грехи потомков, стыдитесь, Петр Кронидович… И незачем было в грядущее заглядывать, сказано же: «Ворожеи не оставляй в живых». Но что же ты, Илюша, душа моя, помалкиваешь?

— А у него идеалы рухнули, — злорадно сказал Платон. — Как услышал песенку: «Пароход идет прямо к пристани, будем рыбу кормить…» Э-э …Как их, дьяволов…

— Коммунистами, papa,— подсказал Платон-младший.

— Вот-вот. А те, в свою очередь, тоже музицируют: «Пароход плывет, волны кольцами, будем рыбу кормить добровольцами». Танцуют все!

— А ты, брат, — бледный Илья поднялся с дивана, — а ты разве не разочаровался в своей науке? Слышал кашель того штабс-капитана, который газов наглотался?

— Брось, наука тут ни при чем. Что дубина, что газ — все едино.

— А с чего все началось? — не унимался Илья. — С войны! Вот такие, как наш Петруша, в штабах засиделись, силушку почувствовали…

Младшим Панкратовым-Довгелло в конце концов надоели разговоры взрослых, они переглянулись и, спросившись у дедушки, помчались в Сабуровку — лупить впрок еще ничего не подозревающих внуков кузнеца Филиппушки.

— А парни наши все-таки молодцом там держались, — самодовольно сказал Платон. — И Серж не пропадет. Как он этому солдатику песку-то в глаза кинул!

— Чувствую, что не увижу его больше, — сказал Фома Витольдович.

Тем временем отец Георгий пересел поближе к Крониду Платоновичу.