Пособие для начинающей проститутки
Шрифт:
Потом лежит поперек кровати и смотрит в черный экран невключенного телевизора. Не хочется нарушать пустоты.
Он возвращается в половине первого ночи.
– Что? – боязливо спрашивает Шурка.
Савва проходит и сбрасывает пальто.
– Ничего. Ребята квартиру вымыли. И с боссом поговорил.
– Нормально?
– Вполне... А ты не спишь? Есть хочешь?
Она мотает головой: не может есть.
– Я спать хочу, Шура. Я домой не поеду, – говорит Савва.
– Оставайся. Конечно...
И снова Шурка не понимает, что он имеет в виду. Похоже, не хочет ни секса, ни ее тела, ни теплоты ее постели. Он выключает свет
– Иди ко мне, не стой так, – говорит он.
И Шурка, не зная, что делать, и дрожа от холода, тоже раздевается и ложится рядом с ним. И оттого, что она мечтала об этом так долго, и оттого, что это произошло так скомканно, после совершенного на ее глазах убийства, и оттого, что это все-таки произошло, она начинает плакать и слезы текут по вискам на подушку.
Савва обнимает ее и привлекает к себе.
– Чего ты? Из-за Шнура?
– Нет, – выдыхает она.
– Из-за меня? Не хочешь меня? – спрашивает он снова.
Она молчит. Чувствует себя девчонкой, которая впервые оказалась в постели со своим парнем, ничего не умеет и боится отдаться собственным ощущениям.
– Любимая моя, не плачь, – произносит вдруг Савва. – Я сам сейчас зареветь готов. И если бы выпил – больше тебя рыдал бы. Я убью всякого, кто причинит тебе боль, кто только подумает тебя обидеть. Веришь?
– Почему? – она смотрит в темноте в его лицо.
– Не знаю... Знаю только, что никого не любил так, как тебя. Ни одну женщину. И Аню, царство ей небесное, не любил. А просто беременна она была, и нехорошо это, чтобы ребенок без отца рос. Я так понимаю.
Он делает паузу, в которую Шурка всхлипывает, глотая слезы.
– А тебя люблю. И знаю, что это навсегда, потому что ты – мое, родное. Скажи, почему так происходит?
Она молчит.
– Я знаю, что ты со Шнуром не была, и что ты не проститутка. Я потому и боялся к тебе приблизиться, что у тебя другая жизнь должна быть – чистая и красивая. Но, видно, судьба нас столкнула...
– В этой постели, – добавляет Шурка.
И Савва усмехается.
– Не плачь теперь. Не надо. Если хочешь, я уйду. Скажи только.
– Нет. Не уходи...
Шурка смахивает слезы, а он ловит ее мокрые пальцы и прижимает их к губам. Шурка затихает, и еще некоторое время они лежат неподвижно, а потом ее руки сами тянутся к нему, гладят его кожу, впитывая ее теплоту и молодость. Ощущение очень необычное. Шурка не перестает удивляться тому, какое наслаждение может дарить простое прикосновение к молодому мужскому телу.
Савва не мешает ей – не задает глупых арифметических вопросов типа «какой я у тебя по счету?» или «сколько оргазмов ты обычно испытываешь?» Он целует ее так, словно не в силах выпустить из объятий даже на долю секунды.
Шурка не знает, чем она рискует в этот момент, что теряет и что приобретает. Знает только, что то эфемерное счастье, при мысли о котором из глаз обычно брызжут слезы, существует на самом деле – и оно вовсе не в деньгах и не в сексе, а в том, чтобы человек, который для тебя дороже белого света, сказал, что и ему белый свет без тебя не нужен. Шурка не может этого выразить – и не может сказать об этом Савве. Выходит, что счастье и в молодости, и в сексе, и в том, чтобы просто
жить на земле и смотреть в глаза любимому человеку. А может, сам этот человек – материализовавшееся из ничего счастье, даже если он сам не предполагает ничего подобного не чувствует, сколько дарит другим.Ночью метель утихает, а наутро жужжат снегоуборочные машины, разгребая сугробы.
– Это не стихийное бедствие? – спрашивает обеспокоенно Вангелис.
– Нет, – улыбается Шурка.
– И работают школы и университеты?
– Конечно.
– Тогда почему снега так много?
– Потому что зима!
Все ее радует: и снег, и растерянный вид Макрияниса, и идиотское жужжание машин на заснеженной трассе.
Он выглядит очень плохо. Так плохо, словно весь снег здешней зимы выпал на одну его несчастную лысину. У него круги под глазами, лицо осунулось, и укладка съехала с головы. Похоже, он не спал этой ночью, и теперь кажется Шурке и уставшим, и расстроенным, и одновременно озабоченным чем-то, и это тоже смешит ее.
– Видел ты когда-нибудь столько снега в своей богатой Греции? – она подходит к окну и раскрывает объятия белому сиянию.
– Видел. Где? Нет, не видел, – бормочет Вангелис.
Но больше всего радует Шурку то, что она собирается ему сказать. Она представляет эти звучащие слова об окончании их отношений и улыбается еще шире, все еще находясь во власти нахлынувшей на нее легкости.
Вангелис вдруг обхватывает голову руками.
– Я не знаю, что делать, Шура. Не знаю, что думать. Ты не скажешь мне правду, я знаю. Ты не можешь быть честной. Поэтому я не должен тебя спрашивать. Я впервые в своей жизни так запутался. Так ошибся в женщине.
– Во мне? – продолжает улыбаться Шурка.
– Да... Вчера мне позвонил кто-то, обратился по-английски, и рассказал все... То, о чем я не мог даже подумать.
– О чем?
– О тебе... О твоих грязных связях, о твоих любовниках, о мафии, на которую ты работаешь, о том, что ты проститутка. Вчера я думал, что умру... Что не смогу жить после такого обмана, – говорит он обреченно. – Я ведь верил, что ты моя женщина, что я у тебя единственный, что до меня у тебя был только тот неудачный мальчик, что мы всегда будем вместе. Всю жизнь... Я уже начал бракоразводный процесс, решился на тяжелый разговор с женой и дочерью, на финансовую волокиту. А мне говорят, что я собрался жениться на путане, которая просто... работала, притом, работала на мафию...
Вангелис говорит все это глухо, но в его глазах – все еще добрых и влажных от печали – продолжает светиться надежда: вдруг Шурка сейчас возмутится, скажет, что все это клевета, и все будет по-прежнему – просто, прозрачно и спокойно в их отношениях.
Но Шурка молчит и продолжает странно улыбаться.
– Все это правда? – срашивает Вангелис.
Она кивает с улыбкой.
– Да, это правда. Я проститутка. Другой стороны медали не существует. Я виновата перед тобой – перед твоим золотым сердцем, хоть и брала с тебя по самому низкому тарифу и сэкономила тебе немало денег. Я знаю, ничто не скрасит того, что ты узнал обо мне, но на прощанье хочу сделать тебе маленький подарок – ты больше ничего не должен Шнуру. Нисколько. Никогда. Никакого Шнура больше нет.