Посох Времени

От той, что затмила мне собой бога, мне никогда не удастся заиметь детей, а плодиться, как собаки с кем попало, я не желаю. Да, плодить здоровых и умных детей, вот что нам нужно поучиться делать у расов. Они никогда не связывают свою жизнь с кем-либо ни за какие посулы или богатства. Они чисты по своей сути и как только они лишат себя этой чистоты, это и будет их последний день на земле.

Смешно, — вдруг совершенно разоткровенничался Арти, — я как-то решил воспользоваться услугами известного всему Риму ростовщика Кица, и придумал одну каверзную вещь. Она касается моего завещания. — Хоу ядовито улыбнулся: — Оно состоит в том, что практически всё золото, что у меня есть и ещё кое-что из бумаг на моё имущество, достанется троим …моим …заклятым родственникам. Одну часть, малую, ту, что даже не вызовет никаких нареканий с их стороны, я дарю моему хорошему другу. А вот остальное, и бумаги и золото, я отдам с лёгким сердцем.

Киц тоже получит достаточно, причём, если он постарается, а уж он-то постарается, будьте уверены, я специально обратился к этому мошеннику, так вот он может получить всё, что я оставил этим негодяям. Помня их склочность и злоязычие, а так же зная об их запредельной алчности, я обрекаю их на многолетние тяжбы в результате которых, они гарантированно потеряют чуть ли не больше того, что я им завещал. Зато мой единственный друг получит то, чего заслуживает и будет полностью ограждён от их зависти, как всегда довольствуясь малым.

Мой вам совет, Лонро, если Вы ещё по указке папочки не женились, тоже заранее хорошенько обдумайте своё наследство. То золото, что пребывает от расен, не принесёт ни Вам, ни вашим родственникам ничего хорошего. Поверьте мне, очень скоро и Ваше молодое тело, повинуясь просыпающимся позывам раздавленной в вас человеческой природы, станет мучить вас такими страшными недугами, что думать о завещании у Вас, чистокровного потомка тех, кого славяне считают тварями, совершенно не останется времени.

Как вам такая перспектива, Лонро? Молчите? Вам нечего сказать? …Но я Вас понимаю…

Хоу вышел из базилики, сорвал пучок сухой травы и, подойдя к догорающим светочам, поджёг её. Поочерёдно подойдя к высящимся у ступеней масляным лампам он, не проронив ни слова, развёл в них огонь и, бросив в сторону рассыпавшуюся искрами раскурку, растворился в густом мраке ночи.

Клубок восьмой

Артур Холл умер через восемь дней после визита молодого Лонро. Странный был человек, …странный и притягательный. Семья Джеронимо и всё её окружение клеймило позором имя этого англичанина, что, вне всякого сомнения, только добавляло веса этой неоднозначной персоне в сердце многообещающего отпрыска известного рода иллюминатов[46].

Всё о чём говорил Арти перед смертью, сбылось. И давление на самого Джеронимо со стороны отца, и судебные тяжбы родственников усопшего англичанина, и открытая война между ними за его имущество, всё это имело место. И то, что Киц немало поимел выгоды от этой войны, тоже верно. Рим долго гудел как улей, осуждая кровожадность родственников Хоу, а молодой Лонро тихо посмеивался, понимая, что сложно было ожидать чего-то другого от людей, которые зная о том, что Арти разбогател, бросили всё и немедля перебрались сюда из далёкой Англии.

Не угадал Арти только одного, а именно того, что непреодолимое желание вернуться к расам дожмёт Лонро только через семнадцать лет, в то время, когда он уже будет посвящён в среднюю когорту Храма Времени иллюминатов и в момент, когда чего-чего, а уж этого от него никто не будет ожидать. Его не остановили ни жена, ни двое детей, ни всё то, о чём только может мечтать мужчина в свои сорок девять лет. В один прекрасный день он собрался и уехал, бросив на прощание с порога что-то невнятное оторопевшей супруге.

Злые языки шептали престарелому Луиджи Лонро, что виной побега Джеронимо является молодой тартарский раб Ратиша, которого тот выкупил на рынке, восхитившись его нечеловеческой ловкостью. Чего только не вменяли теперь этому славянину: и колдовство, и даже то, что он, де, является внебрачным сыном самого Джеронимо и какой-то расенки, в общем, мели пустые языки всякую чушь.

Какую-то почву под собой все эти слухи имели, поскольку в сопровождение к себе

Джеронимо взял только этого раба. Разумеется, никто не придавал значения тому, что помимо действительно незаурядной ловкости к талантам Ратиши можно было отнести и его отличное знание италского и, разумеется, расенского языка. К тому же, как и все мужчины Великой Тартарии[47] он весьма искусно владел любым оружием. По крайней мере, никто из отставных легионеров, охраняющих родовое гнездо Луиджи Лонро и нападающих во время испытания на нового раба скопом, не смог причинить ему никакого вреда. Более того, ловко уходя от их атак, он издевательски поочерёдно укладывал их на песок, только обозначая смертельные удары. Оценку его воинского искусства выше той, что была отображена на лицах охраны в виде их безсильного недоумения, трудно себе даже представить, ведь эти воины повидали в своей жизни немало всяких умельцев.

Всё это было как вспышка! Лонро случайно увидел в рыночной толчее, как под весёлый смех толпы этот прикованный к клетке белоголовый раб искусно жонглирует различными предметами, попадающимися ему под руку, и словно очнулся ото сна. Будто кто-то подтолкнул Лонро в спину, и он подошёл ближе. В толпе звучно восхищались ловкости тартарийца, а он лишь криво улыбался, да как-то двусмысленно приговаривал на италском: «смотрите жители Вечного города на моё умение, придёт время и вы ещё оцените все таланты сынов моей Родины».

Это не было похоже на какое-то наваждение, …нет. Джеронимо ясно понимал, что делает. Вскоре он, о чём-то коротко пошептавшись с этим ловкачом-тартарийцем, отсыпал его хозяину столько золота, что этого вполне могло бы хватить и на двоих рабов. На рынке хорошо знали, что никто из Лонро не станет бросать своё золото на ветер, а потому они с нескрываемым сочувствием смотрели вслед весёлому расену, притянувшему столько внимания. И Луиджи Лонро и его родственники покупали много рабов и рабынь, однако в их домах и на их полях народу не особенно-то прибавлялось. Никто не желал вникать в тёмные дела этих семей, впрочем, как и в дела других знатных римлян.

Прошло совсем немного времени, пока Джеронимо вдруг не понял, что совершил дорогую и ненужную покупку. Жалея о случившемся, и каря себя за расточительность, он тут же решил избавиться от «мусора», а заодно и позабавиться, собрав на конном дворе свободных от службы воинов охраны и устроив себе развлечение. Лонро был уверен, тартарийца убьют. Однако, что из всего этого получилось, было сказано выше.

После того, как славянин вышел сухим из непростого испытания Джеронимо смирился с покупкой и, оставив раба в распоряжение управляющего, отправился в бани с твёрдой уверенностью в том, что никогда больше не услышит об этом расене. Но, как видно, судьбе было угодно, чтобы их знакомство продолжилось. Так уж вышло, что его сын Анжело через день едва не погиб на ипподроме, а спас его от смерти тот самый раб-тартариец.

Растроганная произошедшим супруга требовала для спасителя не больше, не меньше свободы. Довелось-таки Джеронимо снова посетить конюшни и снизойти до беседы с рабом. Если бы жена Лонро знала, чем для неё обернётся этот случай, она приказала бы колесовать этого тартарийца, а так: первая беседа раба с хозяином растянулась едва ли не до заката и сменилась другой, уже назавтра. Джеронимо Лонро словно подменили. Так воры уводят ночью со двора коня, так полумёртвые нищие проворно срезают с пояса денежную мошну, так сокол бьёт и тащит за ограду оглушённую курицу.