Посол эмира

Все это было прекрасно, но мне-то хотелось поскорее подойти к цели разговора, понять и почувствовать самое главное. И потому, выслушав старика, я без обиняков напомнил:

— Но вы, кажется, хотели поговорить со мною о каком-то деле?

Атаулла ответил не сразу. Не без усилия опустившись на колени, он поднял какую-то палочку, в раздумье стал ковырять ею землю и лишь после длинной паузы медленно поднял голову.

— Вы хотели бы встретиться с теми, кто бежал из английской крепости?

Признаться, такого я никак не мог ожидать и потому просто-напросто растерялся. Противоречивые мысли роились в моей голове. Я посмотрел на Атауллу, но его загорелое обветренное лицо оставалось непроницаемым. Видимо, почувствовав мою нерешительность, Атаулла немного выждал и затем заговорил с такой откровенностью, будто мое молчание сказало ему больше, чем могли бы сказать слова:

— Я ведь, в сущности, такой же «путник», как вы. Я пришел сюда якобы только для того, чтобы проведать брата, — он там, среди дехкан, работающих в поле. И сегодня утром уже ушел бы, если б не услышал, что должны явиться люди из Кабула.

— И куда же вы собрались идти? — поинтересовался я.

— Да куда угодно, хоть в Гардез! Я ведь не один и не от себя самого завишу: я посланник муллы Махмуда, — слышали о таком?

— Нет, не приходилось.

— Ну, скоро услышите, — загадочно сказал старик, а в душе моей вновь возникло недоверие, — я не любил мулл и ахунов и потому подумал, что, пожалуй, напрасно согласился на разговор с этим человеком, можно бы как-то уклониться. Однако мысль была явно запоздалой, и теперь оставалось лишь маневрировать и стараться не самому попасть в ловушку, а заманить в нее этого старика.

Последовав его примеру, я тоже опустился на колени и спросил:

— И что же, вы сами видели тех, кто бежал из крепости?

— Вот именно, что видел! — убежденно заявил старик. — И пленного англичанина видел.

— Где же они сейчас?

— Далеко… Отсюда не видно, — хитро улыбнулся старик. — Но если пожелаете, — пожалуйста, я провожу вас. Я искал такого человека, как вы. Я, если хотите знать, даже мечтал о нем. И вот мечта близка к осуществлению, и незачем мне скакать в Гардез… — Он смотрел на меня, ожидая реакции на свою исповедь, на свое откровение. А я молчал. Поняв, что я все еще не верю, сомневаюсь, боюсь совершить непоправимо ложный шаг, он попытался успокоить меня: — Напрасно вы колеблетесь, право, напрасно… Мы с вами оба знаем одно и то же: эмир не намерен отказываться от своих планов, но и англичане тоже не отступятся. Это значит, что в любой час могут загрохотать тяжелые орудия и кровавая схватка начнется именно здесь! Так что же прикажете делать: прислушиваясь к разрывам снарядов, определять, на чьей стороне преимущества, и в зависимости от этого решать свою судьбу? Или пытаться решать эту судьбу самостоятельно? Народ долго думал надо всем этим и все же решил вступиться за свою честь, отстоять ее, пускай даже кровью. — Атаулла повернулся в сторону поля, долго всматривался в работающих там людей и заговорил вновь: — Вон, видите, люди бросают в землю семена. А ведь никто не верит, что ему доведется собирать урожай. Народ считает, что будет война, этот слух перекатывается из села в село… Но ведь все зависит от того, действительно ли Кабул готов порвать с Лондоном или это всего-навсего разговоры.

— Нет! — решительно возразил я. — Это не разговоры. Орудия действительно могут грянуть в любой момент, и тогда наши судьбы будут решаться на поле брани. Ни для каких соглашений места уже не осталось!

Я и сам не заметил, как откровенно высказал старику все самое главное. Теперь уже лавировать и таиться было полной бессмыслицей. И старик сказал:

— В таком случае — едем! Я представлю вас мулле Махмуду, с ним и обговорите все дальнейшее.

С нелегким сердцем я принял предложение Атауллы.

Мы погрузили свою ношу на коня Атауллы и на закате двинулись в путь. И не глухими, темными ущельями, а по открытой, оживленной дороге. Когда же вовсе стемнело, мы оказались на пути, по которому обычно шли караваны, и решили примкнуть к одному из них, дабы не наткнуться на отряд англичан.

Спустя какое-то время мы углубились в надежно укрытую от посторонних глаз впадину, поели, напились чаю и долго беседовали, прежде чем лечь спать. Каравана все не было. Подложив под головы что попало и чем попало укрывшись, мои спутники вскоре уснули глубоким сном уставших, измученных долгим путем людей, а Атаулла так захрапел, что, казалось, горы сдвинутся от его мощного храпа.

Только я не мог уснуть, все думал о предстоящей встрече, пытался предугадать ее исход, и то, о чем буду говорить, и как поведу себя в том или ином случае… Все было так неясно, так непредсказуемо, что минутами я терялся, одна мысль исключала другую, в голове царил хаос… Я ворочался с боку на бок, слегка покашливал, надеясь таким нехитрым способом разбудить Атауллу и попытаться выудить из него еще хоть что-нибудь, что помогло бы мне яснее представить цель нашего путешествия. Однако он продолжал безмятежно спать, и храп его способен был заглушить не только мой робкий кашель, но, вероятно, и весенний гром.

С давних пор я привык перед сном, лежа в постели, читать. Я читаю, а Гульчехра уже крепко спит, и изредка я с нежностью поглядываю на ее длинные темные ресницы, на чуть-чуть приоткрытые губы, которые словно бы улыбаются или ждут моего прикосновения. И когда я осторожно целовал ее, ресницы начинали подрагивать, она прижималась ко мне своим стройным бархатистым телом.

Конь Атауллы вдруг громко заржал. Я вздрогнул от неожиданности, поднял голову, прислушался и, хотя ничего не услышал, все же, зажав в руке наган, подошел к коню.

Он стоял, перебирая ногами и навострив уши. Нет, значит, что-то не так… Оглядевшись по сторонам, я различил всего в нескольких шагах от нас, на краю впадины, два силуэта — то ли это были волки, то ли шакалы. Я нагнулся в поисках камня, чтобы спугнуть хищников, и, едва швырнул первый камень, как услышал за спиной спокойный голос Атауллы:

— Чем сражаться с волками, лучше бы спали. Надо же и вам отдохнуть!

Но едва я лег, как снова на меня нахлынули противоречивые мысли, сомнения, тревоги. Я так и не сумел уснуть и не переставал удивляться олимпийскому спокойствию Атауллы, который тут же захрапел с удвоенной силой, и на лице его было написано такое умиротворение, будто спал он в своей спальне, на уютной, мягкой овчине. Ничто не смущало его покоя — ни чужая обстановка, ни бродившие поблизости волки. Вот что значит сила привычки!

Под утро я все же уснул, но Атаулла вскорости растолкал меня и сообщил, что идет караван. Действительно, где-то вдалеке слышался перезвон колокольчиков. А когда мы, совершив намаз, пили чай, караван уже приблизился вплотную.

Трудно сказать, сколько в нем было навьюченных верблюдов. Они шли следом за красивым серым конем в серебряной сбруе, на котором восседал грузный чернобородый всадник. Лицо его было суровым, неприступным.

Атаулла поспешил навстречу караванбаши^[20], первым протянул руку. Все остальные, среди которых был и я, присоединились к погонщикам, — так мы условились заранее.

Я шел рядом с молодым джигитом, вероятно, моим ровесником. Это был простой и общительный парень. Он рассказал, что принадлежит к племени масуда, погонщиком работает уже пять лет, в прошлом году женился и уже имеет дочку. О караванбаши он отозвался нелестно: злонравный и алчный человек.

К полудню мы достигли первого английского поста, расположенного умно и удобно — дорога здесь упиралась прямо в поросшее лесом ущелье. Еще по пути Атаулла подскакал ко мне и наспех стал инструктировать, что я должен ответить, если англичане зададут мне такой-то вопрос, а что — если другой. И тут же поспешил к Асаду.