Посол эмира

— Знакомьтесь, — вполне серьезно начал Юсуп. — Последний из рода Великих Моголов. Джахангир-хан…

Оборванец стоял у порога с гордо поднятой головой.

Я подозревал, что Юсуп шутит, но никак не мог узнать «последнего из моголов» и, лишь подойдя вплотную и пристально вглядевшись в его лицо, обратил внимание, что глаза его похожи на глаза Низамуддина. Низамуддин, правда, носил бороду и усы, но ведь их так просто сбрить! А вот золотые коронки на зубах… У Низамуддина были золотые коронки, они поблескивали при каждом слове. Неужели и от них можно избавиться? Да, получалось, что избавиться можно от всего, кроме выражения глаз, присущего всего лишь одному человеку.

В общем, я узнал Низамуддина, и мы по-братски обнялись.

Низамуддин подтвердил, что собирается в Кабул, что почти уже готов, и, если не произойдет чего-либо непредвиденного, дня через два намерен распрощаться с Пешаваром. Потом он подробно рассказал о военных приготовлениях англичан в пограничных с Афганистаном районах. Подпоров подкладку своей куполообразной папахи, Низамуддин извлек несколько листочков и протянул мне:

— Вот почитайте для начала…

Я внимательно прочитал написанное по-английски письмо. В нем говорилось о наших военных силах: общая численность афганских войск, разделенных на три фронта, обеспеченность фронтов оружием… Было сказано даже и то, что в распоряжении афганцев имеется двести восемьдесят пушек, однако бьют они лишь на четыре с половиной тысячи ярдов.

«Реальная военная сила Афганистана, — говорилось в заключение, — не в регулярных войсках, насчитывающих около шестидесяти тысяч, а в вооруженных племенах. Фанатичность, естественная склонность к разбою превращают эти племена в опасную силу. По имеющимся у нас достоверным сведениям, Аманулла-хан проводит широкие меры по поднятию против нас афганских племен, проживающих в Индии. Сформировав специальный отряд из преданных ему офицеров, он направил их к вазирам, юсуфзаям, момандам. Вместе с донесением направляем еще полностью не уточненный список этих офицеров…»

Низамуддин протянул мне список. Среди офицеров, направленных на южный фронт в распоряжение сипахсалара было и мое имя, и мои внешние приметы, и сведения о семейном положении…

Я спросил Низамуддина, как же ему удалось раздобыть такую важную информацию.

Он попытался отшутиться:

— На это точнее ответят англичане из Кабула, эти сведения посланы ими, а мы лишь сняли копии. — И, видимо, чтобы отойти от этой темы, быстро повернулся к Юсупу: — Для тебя тоже есть новость!

— Да? — Глаза Юсупа зажглись любопытством и нетерпением. — Какая же? Что-нибудь о Чаудхури?

— Нет… В Пешавар прибыл Джавахарлал Неру.

— Как? Каким образом он здесь оказался?

— Руководители Национального конгресса составили специальную комиссию, которая должна изучить причины побоища в Амритсаре и вообще положение в Пенджабе. Джавахарлал вошел в эту комиссию. Надо бы непременно с ним повидаться, тем более что его отец, Мотилал Неру, начал издавать в Аллахабаде свою газету — «Индепендент». Говорят, Джавахарлал — один из соиздателей этой газеты. Вот если бы с ним можно было наладить связь…

— Понятно! — Взмахом руки Юсуп прервал Низамуддина. — Где он остановился?

— Да вроде у своего коллеги Кахана. Где ж еще остановиться адвокату? Ты ведь знаешь Кахана?

— Еще бы! Вместе учились в Англии.

— Значит, есть повод зайти к нему?

— Есть!

Весна в Пешаваре… Какое буйство красок, какой аромат роз всех цветов и оттенков — от белых до иссиня-черных, какая нежная трава!..

Помню наше с Ахмедом путешествие по Индии. Это было в начале осени, когда от жары и духоты все вокруг выглядело каким-то утомленным, вялым. Деревья, затянутые толстым слоем пыли, поблекли и были скорее серыми, чем зелеными, розы поникли, трава повыгорела… Может, поэтому в тот раз Пешавар не понравился мне, оставил гнетущее впечатление?

Но сейчас… Город был молодым, прекрасным, свежим и ярким, он не мог не веселить душу даже самого озабоченного человека.

Прежде всего я решил повидать Ахмеда, присланного сюда для работы с племенами юсуфзаев и афридов, которые жили близ Пешавара. В самом же городе жил дядя Ахмеда — Мерван-ага, в доме которого мы тогда останавливались. Мерван-ага занимался скупкой и продажей каракуля.

Перекинув через плечо потрепанную переметную суму, закатав до колен грязные штаны из бязи и нахлобучив на голову повидавшую виды папаху, я направился к лавке Мервана-ага. Это было в полдень.

Пешавар, как мне сейчас показалось, ничем не отличался от наших городов: те же улицы, те же дворы, лавочки, чайханы… Повсюду снуют люди, говорящие и на языках пушту, и на хинди, и на урду, и по-персидски, каждый по-своему… Одни что-то продают, другие покупают, и надо всей этой беспорядочной, разноязыкой толпой, надо всем городом витает властно манящее к себе чудо — деньги. Все жаждут денег, все решают деньги: одних заботит, как бы повыгоднее облегчить свой карман, других — как бы поприбыльнее его набить. И в этой привычной, будничной борьбе побеждает тот, кто проявит большую хитрость, ловкость, кто способен на более изощренный обман… Здесь не гнушаются никакими средствами. Один расставляет сети, другие норовят его же в эти сети и заманить. Одно слово — базар!.. Он живет по своим законам и нравственным нормам.

Едва я достиг, наконец, длинного ряда, где торговали мехами, как кто-то крепко ухватил меня за плечо. Я вздрогнул, сердце забилось где-то в горле, стало трудно дышать. Медленно повернувшись, словно оттягивая миг встречи с опасностью, я увидел широко улыбающегося Юсупа.

— Ну, я был у Кахана, — сообщил он. — Договорился, что вечером мы придем к нему в гости. Все вместе. Не опаздывайте!

И он направился к ближайшей чайхане.

Мне было и смешно, и досадно. Очевидно, все-таки, постоянная настороженность сказывается на нервах, иначе откуда бы этот испуг, это гулкое сердцебиение?..

Лавочки лепились одна к другой, я заглядывал в них, видел эффектно развешанные каракулевые шкурки — черные, серые, золотистые… Видел лавочников, терпеливо дожидающихся покупателей. Однако почти все лавочки были пусты, и, вероятно, поэтому на каждого приближающегося человека продавцы глядели вытянув шеи, зазывали, суля товар, какого больше нигде не увидишь.

Но меня никто не приглашал. Мой вид явно не внушал доверия.

Я подошел к какому-то старику, который, тарахтя старой швейной машинкой, шил шапку, и спросил, где здесь лавка Мервана-ага.

Старик подозрительно глянул на меня и поинтересовался:

— А откуда вы его знаете, этого Мервана-ага?

— Ну кто ж его не знает в здешних местах! — усмехнулся я и решил идти дальше, но старик встал и успел схватить меня за рукав.

— Не спеши, джигит.

Я остановился и вопросительно посмотрел на него: чего ему надо? А старик, оглядевшись по сторонам, тихо сказал:

— Мервана арестовали англичане. Лавку закрыли. Вокруг его дома — посты, секретные, их не видать… — Он горестно вздохнул и, глядя на меня уже более доверчиво, продолжил: — В Пешавар приехали люди Амануллы-хана. Говорят, среди них есть и племянник Мервана. И когда этот племянник пришел со своим другом к дяде, их окружили англичане. Племяннику удалось бежать, а того, второго, тяжело ранили. Потом устроили обыск и нашли у Мервана в подвале много воззваний. Вон, глянь… — Старик указал на висевшее на стене объявление. — Это англичане пишут: тому, кто задержит людей, распространяющих воззвания Кабула, дадут много денег… — Он снова уставился на меня своими потускневшими от возраста и работы глазами и сказал: — Так что будь поосторожнее. Ни у кого больше не спрашивай про Мервана.