Посол Господина Великого
Шрифт:
– Ништо, девка, - молвил.
– Будет еще и у вас с Гришей счастье! Верь только.
Подняла глаза Ульянка:
– Жив ли Гришаня-то?
– Жив, - уверил Олег Иваныч.
– Жив! А как же?!
Мужик какой-то служивый колеса у телег проверял. Дьяк государев Стефан Бородатый словом с ним перемолвился, кивнув, по плечу мужика похлопал да к Олегу Иванычу направился:
– Пора нам, господине. Ну, пора так пора.
Тронулись телеги, колесами скрипнули. Мужик, что колеса смотрел, спину распрямил. На Олега Иваныча глянул случайно... Да - бегом, бегом за амбарец...
Махнул рукой Олег Иваныч, Ульянке подмигнул. Дьяка за рукав прихватил:
– Помнишь ли место, Стефане?
– Помню, как не помнить. На Славенском конце Нутная улица. Настена.
– Это, ежели на Ильинской никого не сыщешь в усадьбе.
– И про Ильинскую помню, не сомневайся.
Некоторое время ехал Олег Иваныч рядом с обозом. Потом свернул на Тверскую, задумался. К Федору Курицыну заехать, про государя московского сплетни узнать - помнит ли еще про Олега? Иль забыл уж давно?
Развернул коня Олег Иваныч, медленно поехал вдоль по Тверской, встречь восходящему солнцу. Хоть и студено было пока, да чувствовалось по всему день теплый будет. Может, один из последних таких дней. Бабьего лета...
На храме Успения, деревянном, маковка златом пылала. Засмотрелся Олег Иваныч - красиво. Вечером - весть радостная Олегу Иванычу. Вернулся Силантий со двора государева. Иван Костромич, боярин, по выходе шепнул - не гневается больше на житьего человека Олега государь-батюшка. Не упомнит и кто таков даже... Одновременно все ж таки опасаться просил Костромич - кто-то при дворе воду мутит - стропалит против Силантия да пленника его слухами разными. Ну, до государя слухи те не дошли пока. Пока...
– Так что свободен ты отныне, Олега, - махнул рукой Силантий.
– Все одно прибытка от тебя мне нет, а Москве ты служить не будешь. Ведь не будешь?
Олег Иваныч упрямо покачал головой:
– Больно уж важен великий князь московский.
– Так на то он и князь!
– Так-то так... Да ведь и я не червь, своим разумом жить хочу - не княжьим. Извини, Силантий, если обидел...
Поскрипел зубами Силантий, однако ничего не сказал. Задумался. После махнул рукой:
– Считай - в расчете я с тобой полностью, так что ежели вдругорядь попадешь - не взыщи. На Москву завтра с утра два обоза идут хлебных, с понизовья. Первый - купца Федосеева, Онфима, второй - Ермила Хмурого. Так что, если поспеть хочешь...
– Спасибо, Силантий. За все спасибо.
С двойственным чувством уезжал Олег Иваныч. Будто чего-то не договорили они с Силантием, не дорешили, не доспорили. Несколько раз спрашивал сам себя Олег - а что заставляло служить московскому князю такого благородного и смелого человека, как Силантий Ржа? Только ли землишки-поместьица? Или действительно верил Силантий в то, что именно Москва - и есть Русь-матушка? А почему не Новгород, не Смоленск, не Киев, не иные какие русские земли? Никак не отвечал на такой вопрос Силантий, лишь в усы улыбался, дескать почему Москва - то и детям малым ясно. Детям-то, может, и ясно... Московским... А вот насчет киевлян, смолян, тверичей, новгородцев - сильно сомневался Олег Иваныч. Да и - что сказать - насмотрелся, чай, на Москву-то! Считай, почти все привыкли тут по указке жить, не своим разумом. Все от князя зависели - от мала до велика, и все - ну, может, кроме бояр самых знатных - в руке его были. Голосили на всех углах: "Славен батюшка наш, государь Иван Васильевич!" Тьфу-ты, подхалимы чертовы. Батюшка... Иосиф Виссарионович... Погодите, прольет он еще кровушки, батюшка ваш. Ну, если и не он - так его потомки. Неконтролируемая власть - она кровавится, имеет такую нехорошую тенденцию, тем более здесь, в Московии - нравами грубыми далеко в русских землях известной...
Эх, Силантий, Силантий... Дай Бог, чтоб не достала тебя гневная длань твоего князя!
Федосеев Онфим еще с ночи выехал - так на торгу хлебном сказали, опоздал, значит, Олег Иваныч.
А Хмурый, Ермил? Убили его вчера. И людишек его, приказчиков. Прямо в корчме перерезали лиходеи! Все, что с ними на корчме было, - как есть пограбили - и оружье персидское, и серебро, и меха - рух-лядишку мягкую. Ходили тайные слухи - не хотел Ермил высокую цену держать - замыслил побыстрее в Новгороде расторговаться. Расторговался... В какой корчме убили? Да на Неглинной где-то. Кажись, у Анисимова Неждана. Его и самого, Неждана-то, чуть не убили - духом святым да молитвами упасся - утром в амбаре нашли связанным...
Схватили? Кого - лиходеев? Не, давно их и след простыл. Неждана? А его-то за что?
Усмехнулся Олег Иваныч. Не верил он в совпадения. Ну да черт с ним, то покуда дела московские. Свои бы как-нибудь разрешить. Значит - и Ермила нет, и с Онфимом Федосеевым разминулись... Стоп! А почему разминулись? Он же, Онфим, в ночь только выехал. А конь Силантьев добр - нагнать можно!
Какой, говорите, дорогой поехали? Угу, понял.
Взлетел в седло Олег Иваныч, коня в рысь пустил. К обеду уже был за городом, в деревне, что по пути, справился - проезжал обоз-то, немного и времени прошло. Эвон, за тот холм направились...
А напрямик пути нет ли?
Как нет... Есть... Вон, через лес... Там тропки тонкие... Только не вздумай, мил-человек, поворотить на болото...
Мил-человек и не думал к болоту поворачивать. Просто и не услыхал про него. По лесу версту проскакав, все лицо ветками исцарапал. Тропа-то тоже не-приглядисто вилась, глянул - где б срезать - ага, вон, через полянку. Срезал...
Первой увязла лошадь. Подняла голову к небу, заржала жалобно. Так и утянулась в трясину - быстро - Олег Иваныч едва успел выскочить. А холодна, жижа-то... Увязиста...
Как там в фильме про старшину Васкова и девчонок-зенитчиц? "После споем с тобой, Лизавета"? Похоже, тут и петь не придется, вон как засасывает... пылесос прямо.
Лечь на грудь... Ага, вроде легче. Меч в сторону... мешает. Так ползти, ползти... Вон к тем деревьям. А холодно-то как, господи! Ползти, ползти... ползти... Невзирая ни на что... Вот, кажется, кочка. Нет, на ноги не вставать - тогда точно утянет... Только ползком. Да руками под себя мох подгребать. Ага... Вот они,
деревья-то, кажется, ближе... Но и ползти труднее... Так и тянет в глубь, так и тянет... Нет, вперед... Быстрее... Не сдаваться... И руки раскинуть широко... Отдохнуть... Нет, нельзя останавливаться! Вперед, только вперед... Еще чуть... еще... Эх, Софья-Софьюшка... Ох... Это и не деревья вовсе... Трава... А под ней трясина. А там, дальше? Нет, не видно... И на ноги не встанешь, не посмотришь. Выход один - ползти! Ведь не бесконечное же это поганое болото, ведь кончается же оно где-нибудь... Господи... Софья... Софья...Глава 8
Октябрь - ноябрь 1471 г. Москва - Новгород
Где волк воскликнул кровью:
"Эй! Я юноши тело ем..."
Велимир Хлебников (1915)
Огромный матерый волчище завелся вдруг в окрестностях Черного леса. Хоть и раньше пошаливали волки-то, но в эту осень совсем уж не стало спокойствия крестьянам. Ближних деревень жителям, да и дальних... Порезанный скот, утащенная птица, собаки с перегрызенным горлом - и четкие волчьи следы в придорожной пыли, ведущие к лесу. Большие, слишком большие следы для обычного зверя. Да и повадки были необычными - не врывались по осени волки в деревни, зимой только, ближе к весне этак, наглели. А тут... Третьего дня, в самом начале октября месяца, младенца волк утащил. Прямо средь бела дня, от овина, в деревне. Мать, крестьянка Матрена, и оглянуться не успела - только серая тень мелькнула - и нет дитенка. Матрена - в крик, мужиков подняла. Те вилы да рогатины похватали - в лес по следу пустились. Собаки впереди гавкали. А лес-то буреломом недавним завален, неприветист, темен - недаром Черным с незапамятных времен прозван. Попробуй-ко, сыщи тут какого волка, хоть и с собаками. Полаяли, полаяли, сердешные, да озадаченно на поляне закрутились. Словно сгинул волк-то! Вон, на тропинке - явный след... И вот... И там, у малинника... И раз - нет его. Пропал! Мужики в кучу собрались, головы зачесали озадаченно. Глянь, а Чернак, Онисима Вырви Глаз, старосты церковного, пес, зарычал будто... Да как рванет к болотине! Остальные собаки - за ним, с лаем. Переглянулись мужики, рогатины крепче сжали - бросились следом. Кто уже и стрелу к тетиве прилаживал. Азарт! Вот-вот словят волка. Если это волк, а не иной зверь какой или, тьфу-тьфу, кикимора болотная. Не, не должна бы кикимора - на нечисть-то собаки б так не бросались. Выли бы только. Значит - зверь. И - вона! Бок в подпалинах, рыжий, за дубьем промелькнул извилисто... Не похоже вроде на волка-то... Лиса! Эй, стойте, стойте, собаченьки! Стойте! Да где там - стойте... Унеслись, хвостами махая, за лисой вдогонку. Совсем загрустили мужики. Старшой, Онисим Вырви Глаз, рукой махнул. Решили, собак дождавшись, в обрат ворочаться, тем более - туча громадная по небу шла, как раз рядом. То ли дождь, то ли снег... Хорошего мало. Засобирались мужики. Тут и собаки вернулись, закрутились, скуля сконфуженно, - так ведь и не догнали лису-то, в буераках где-то схоронилась рыжая. Эх, зазря бегали - ни волка не добыли, ни лисы, даже хоть зайчишка какого - и то мимо. А может, то и не лиса была? Может, кикимора болотная собак водила? Так, старики сказывали, бывает. Ох, упаси, Господи! Онисим бородищу перекрестил, посмотрел на тучу, подумал маленько. Кивнул мужикам - пошли, мол. Пошли... Обернулся - ан Чернака-то, пса Онисьева, и нету! Заплутал в лесу, что ль? Непохоже, псина опытный. Забеспокоился Онисим - жалко животину родную запросто так потерять. А ну-ка, покличем! Черначе, Черначе! Нет, тихо все. Эти еще, собаки, разлаялись... А ну - цыть! Да искать, искать Чернака-то! Разбежалися собаки вокруг, забегали... Прибежав, хвостами крутили виновато. Щурились. Совсем уж было загрустил Онисим, как вдруг одна собачонка приблудная, мелкая, незнамо и чья - всяк на деревне прикармливал, ежели было чем, - на болото разлаялась. Да не просто так, а со злобством! Словно чуяла там что-то эдакое, человечьему глазу покуда неведомое. И остальные-то собачки тоже - к ней подбежав - зарычали, ощерились. Мужики ближе подошли. Гнилое было болото, утопистов, а сверху - будто ровненькой травкой усажено, зеленое такое, нежное - не одна корова в трясине утопла. Берега вокруг чахлые, топкие, деревьицами тонкими, будто больными, поросшие. Не туда ногу поставил - и все, поминай как звали, - не поможет такое деревце - не уцепишься. Посередке болота островки малые были - то мужики местные знали, завсегда по зиме хаживали, как замерзало болото. Но то зимой - а до зимы еще месяца два, да и не во всякую зиму замерзало болото - в особо морозную только. А летом или вот как сейчас, в осеннюю пору, - не подступишься к островкам, хоть, казалось, и близехонько - протяни руку. Ноги протянешь - пропадешь, сгинешь в вонючей трясине.
Постояли мужики у болота, посмотрели хмуро да, плюнув, пошли обратно в деревню. Две находки их по пути ждали: одна хорошая, другая... Сперва Чернак, пес Онисимов, вдруг у леса в лугах объявился - видно, раньше других домой ломанулся, курва, тучу увидев. Боялся туч Чернак-то, хоть и всем псам пес был. А уж как гроза какая - забивался в будку - бывало, и за цепь не вытянешь! Онисим не стал на собаку ругаться - грех то - пару раз палкой по хребтине перетянул, для порядка... Тут у кустов орешных закружились собаки, завыли. Мужики подошли... Ой, спаси, Господи, от таких находок! Под кустом младенец лежал - не живой, обглоданный. Внутренности да глаза выедены, по кустам сизые кишки кровавятся. Тьфу... Плюнул Онисим, перекрестился. И мужики с ним... Эх, Матрена, Матрена... Было у тебя семеро - осталось двое. Трое ребят по зиме в огневице сгорело, четвертый летом в колодце шею сломал, ну, а пятого... пятого волк окаянный сожрал. Ужо, по зиме обязательно достанем волчище! Никуда, аспид, не денется... ежели только волк это, а не волкодлак-оборотень богомерзкий!