Посол Господина Великого

Он лежал в каком-то грязном сарае, напоминавшем сельский клуб периода студенческих отработок в колхозе, только вместо портретов членов Политбюро ЦК на стенах висели козлиные черепа. Посреди убогого помещения ярко горел костер, обложенный камнями. Перед костром стоял какой-то мужик в медвежьей шкуре - нет, похоже, не прокурор Чемоданов - и что-то нараспев декламировал, помогая себе чем-то похожим на гигантский фаллоимитатор.

– Который час, мужики?
– открыв глаза, поинтересовался Олег Иваныч...

– Никак, очнулся, паря?

Сильно слаб был Олег Иваныч, так что ни рукой, ни ногой. О судьбе своей - и к кому попал - догадался. К тому ж, чтоб ничего такого не учудил а что, мужик видный, враз от лихоманки оправится, - сковал его Кодимир цепью длинной. Не отвяжешься от цепи той, не порвешь, не убежишь - попробуй-ка! Олег Иваныч пару ночей пытался звено какое расслабить - куда там! Только ногти все изломал да погнул припрятанный втихаря гвоздь.

В избе не все втроем - Кодимир-волхв, Ограй да Степанко были. И остальные разбойники сюда зачастили, к зимнему переходу готовились. Зимой-то на островке опасно оставаться было - ватаги охотничьи по всему Черному лесу шастали, славы дурной не боясь. Да и что сказать - места знатные, дичью изобильные. Разбойники и сами много чего запромыслили: небольшого кабанчика, зайцев да тетеревов-рябчиков. Это не считая цапель, да дроздов, да другой какой мелкой птицы. Во дворе, за капищем, по ночам мясо коптили - днем взгляда зоркого паслись. Олег Иваныч то сквозь оконце узкое видел - не хватало цепи на улицу, хоть и длинна была цепь-то. Длинна - не длинна, однако - только до двери да в сени, к уборной. Так и передвигался, звеня. Хитро цепь натянута - от левой ноги к правому запястью - не очень-то походишь, больше попрыгаешь. Что и делал Олег Иваныч, под любопытные разбойничьи взгляды. Не говорил с ним никто - Кодимир строго-настрого запретил, догадывался, что хитер пленник. Заговорит кому зубы - после поминай как звали. Потому - строго за тем следили. Ограй раз отрока разбойного, Степанку, так палкой по ноге треснул - аж побелел отрок. А и за то только, что, миску с едой подавая, что-то сказал Степанко. Неча! Сказано - не разговаривать, значит - не разговаривать. Вообще, хорошо было бы пленника в амбаре держать, да опасался того Терентий - ночи стояли холодные, враз околеть можно в амбаре-то. А чулана какого в избе не было отгородили место в уголке дальнем, лавку поставили - там и жил Олег Иваныч, изредка в сени выходя. Двое разбойников денно и нощно за ним следили. Да и сам Терентий с Ограем присматривали.

Все холоднее делались ночи. Темнее, опаснее. Все чаще подергивались по утрам тонким ледком окрестные лужи, а зависавшие над болотом тучи исходили мокрым снегом. По ночам, где-то близ острова, злобно выли волки.

Прислушиваясь, передергивали плечами разбойники, а отрок Степанко беспрестанно читал заговоры:

– На море на Окияне, на острове на Буяне стоит изба, а в избе той сидит старица, а держит она жало. Ты, старица, возьми свое жало, приди ко мни, вынь жало смертное. Заговариваю раны колючия на ногах, на голове, на лбу, на затылке, на бровях и подбородке. Будьте во веки веков на волке сизом, лохматом, в репьях-пегатинах; сидите на волке том - вовек не сходите!

Степанку-отрока давно приметил Олег Иваныч. Вспомнил - не тот ли отрок недавно на деревину вознесся. Тот... Глаз серый, волос длинен, токмо тогда в клобуке монашьем был отрок-то, хоть и нехристь, как видно. А не он ли в прошлом году провожал Олега Иваныча после того, как вместе чудом выбрались из сожженного капища, когда медведь чуть всех не съел?.. Если б не парень один, Ратибо-ром его, кажется, звали... Да, Ратибором...

Олег Иваныч вспомнил прошлую зиму, когда случилось ему проезжать здешними местами. Как спасался от шильников, как оказался в языческом капище, в маске птичьей, принятый всеми за какого-то Терентия из Явжениц. Вспомнил нагих девиц, пляски, свирели и бубны. И как подожгли капище враги, как пришлось бежать подземным ходом, что прямиком в медвежью берлогу вышел...

Как, выбравшись и простившись с раненым Ратибором, спустился к реке, ведомый отроком. Как показались вдалеке, на излучине, возы и кони - караван муромского купца Ефима Панфильева...

– Светлый путь тебе, господине, - сняв шапку, низко поклонился отрок. Ратибор-то мне старшим братом приходится. Да и сестры с нами, Глукерья, Мартемьяна, Лыбедь... Видал, как плясали?

Паренек улыбнулся.

Олег Иваныч подмигнул ему на прощанье:

– Тор! Ярило! Ты-то кто?

– Лада! Лель!
– эхом отозвался отрок.
– Степанкой меня кличут.

Степанкой...

А что, интересно, Ратибор тоже здесь, средь разбойников? Спросить бы... Да как спросишь-то, коли главный-то черт, Кодимир-нехристь, смотрит волком, из закутка никуда выпускать не велит. Придумывать что-то надо. Бежать... А как убежишь-то, коли пригляд ежечасный? Да и сговорить кого - попробуй, коль и словом с ним никто не молвится, запрещено. А пообщаться с кем-нибудь нужно, хоть с тем же Степанкой... Вон, сидит на лавке, вой волчий слушает. Заговоры свои читает... Заговоры...

На следующий день занедужил Олег Иваныч. Есть-пить отказывался, руку к челюсти приложив, мычал уныло. Махнул поначалу рукой Терентий, да к вечеру призадумался - не становилось лучше пленнику-то! Как бы не помер от зубной лихоманки, бывали случаи.

– Может, вытянуть зуб-то?

Олег Иваныч только головой покачал, показал на руке три пальца - три, мол, зуба, и все доходят. Вот заговор бы какой помог, верно...

Почесал Терентий бороду, подозвал Степанко:

– Чти, отроче!

Поклонился Степанко волхву, в закуток Олегов зашел, примостился на лавке, начал нараспев:

– Иду я не улицею, не дорогою, а по пустым переулкам, по оврагам, по болотинам. Навстречу мне заяц. Заяц ты заяц, где твои зубы? Отдай мне свои, возьми мои. Иду я не путем-дорогою, а сырым бором, темным лесом. Навстречу мне серый волк. Волк ты, серый волк, где твои зубы? Вот тебе мои зубы, отдай мне свои. Иду я не землею, не водою, а чистым полем, цветистым лугом. Навстречу мне старая баба. Старая ты баба, где твои зубы? Возьми ты волчьи зубы, отдай свои выпалые. Заговариваю я зубы, крепко-накрепко у... Звать-то тя как, запамятовал? Олег Иваныч? ...У Олега, свет Иваныча, по сей день, да на веки вечные! Ну, как, человече?

Постонал Олег Иваныч, поворочался на лавке. У очага Терентий-Кодимир с Ограем да парой разбойничков носом клевали, заговор Степанкин слушая. Приоткрыл левый глаз Олег Иваныч:

– Чуть лучше мне, - сказал, - да уж больно громок ты, отрок. Потише чти.

Пожал плечами Степанко, потише так потише.

– Заря зарница, красна девица, полунощница! Во поле заяц, на море камень, на дне Лимарь. Покрой ты, зарница, мои зубы скорбны, рубахой своею от Ли-маря, за твоим покровом уцелеют мои зубы...

– Тише, тише, не так громко...
– шептал Олег Иваныч.

У очага вроде молчали. Нет, вот поднялся кто-то... Зевая, завалился на лавку. Кодимир-нехристь. Парнишечки тоже к стеночкам привалились. Чти-чти, отрок...

– Враг Лимарь, откачнись от меня, а если будешь грызть мои зубы белые, сокрою тебя в бездны. Слово мое крепко! Ну? Легче ли?

Кивнул Олег Иваныч, на лавке чуть приподнялся, выглянул... Ага повалились все, спят. Нет, не все. Ограй, черт лысый, нет-нет, да и зыркнет глазом.

– Почти-ко еще, отроче...

– Матушка-крапивушка, есть у меня Олеже свет Иваныч, есть у него на зубах черви...

– Стой, какие такие черви?

– Да это слово такое, в заговоре. Ты не вникай особо... Сейчас я крапивки принесу, к ногам привяжу - утром все как рукой снимет.

Отрок дернулся было к очагу, но Олег Иваныч быстро схватил его за руку:

– Как братец твой, Ратибор, поживает?

Вздрогнул отрок, скривился.

– Плохо, - прошептал горестно.
– Не живет вовсе. В прошлую зиму шпыни какие-то живота лишали. И сестер... Глукерью, Мартемьянку, Лыбедь... Лыбедь-то совсем дите была...