Посредник

Джимми высвободился, и я услышал, как он проговорил:

– Ты не должен быть здесь! Не должен быть здесь, отец!

Значит, это отец и сын, отец и сын, как везде. Они стояли молча, глядя мимо друг друга. Не знаю, как долго так продолжалось. Невыносимо. Потом сын разрыдался. Отец опять дал ему пощечину:

– О матери ты не думаешь? Не думаешь о том, что ты ей причинил?

Я не выношу подобных сцен. Они повергают меня в глубочайшее замешательство, подобные вспышки, когда факты и чувства перехлестывают у людей через край. Мне это претит. Неужто люди не могут хоть что-то держать при себе? Я поднялся к себе в номер, снова сел за машинку. Единственное, что я мог, – это писать. Дописал утраченный роман, не тот же самый, это невозможно, но другой. Восстановленное никогда не бывает таким же, как потерянное. Мне вспомнилось здание «Филипса», в проектировании которого участвовал мой отец и которое снесли за несколько секунд и воздвигли снова, в иной ипостаси, за месяцы и годы. Вот так и с романом, я написал его заново, другим языком, в другом объеме, как говорится, и в итоге он уже не походил на утраченный. Эта работа наполнила меня огромным покоем, умиротворением, да-да, можно сказать умиротворением, к какому я, помнится, никогда и не приближался. Как упомянуто выше, я освободился от времени и цифр. Больше не нумеровал дни. Конечно, мне бы следовало обратить внимание на знаки. Как я говорил? Непомерный оптимизм не сулит ничего хорошего. Когда между Русалочкой и Г. Х. Андерсеном зажглась рождественская елка, я выписался из гостиницы. Пора домой, пора разобраться в себе. Возле перекрестка с указателями я проглядел автомобиль, на огромной скорости мчавшийся навстречу, то есть заметил его, но слишком поздно. Я был чересчур халатен и самоуверен. Говорил же, что я опаснее всего, когда счастлив? Не знаю, кто из нас первым нажал на тормоза. Я только понимал, что сейчас произойдет нечто ужасное. В грохоте неповторимого мгновения я успел подумать: надо выжить, чтобы вернуться домой и все это рассказать. Потом услышал лязг, пронзительный режущий звук столкнувшихся боками автомобилей. Следующее воспоминание: я очнулся на больничной койке. У двери сидел пожилой мужчина, смотрел на меня. На коленях у него лежала большая меховая шапка с длинными ушами и звездой. Я попробовал подняться, но не сумел.

– Где я?

– В больнице Пресвятой Девы Марии. В Кармаке.

– Где это?

Мужчина придвинул стул поближе:

– Неподалеку от места аварии. – Он протянул мне руку. – Патрик Оук. Здешний Шериф.

Мне смутно вспомнился металл, стекло, листы бумаги, чемоданы, столкновение и тишина.

– Я пострадал? – спросил я.

– Несколько царапин. Беспамятство. Вам повезло. Но об этом вам надо поговорить с Доктором Тайлером, когда он придет.

– Спасибо.

– У нас тут кой-какие проблемы. Мы…

– А как с другой машиной? – перебил я.

– Водитель погиб.

– Господи боже!

– Вы не виноваты, сэр. Не волнуйтесь. Он ехал с превышением скорости. К тому же совершил побег.

– Господи боже, – повторил я. – Погиб?

Шериф только покачал головой:

– Спасибо хоть никого больше не угробил. Идиот окаянный.

Мне показалось странным, что он так говорит. И я забеспокоился еще больше. Попробовал подняться, но опять не сумел.

– Вы его знали? Погибшего?

– Тут все друг друга знают, сэр. Он был мерзким человеком. Поверьте, у нас и без того хватает забот, так что не хотелось бы еще и с вами возиться.

– Что это значит?

Шериф выложил на ночной столик мой паспорт и бумажник:

– Я должен, пожалуй, спросить вас, что вы делаете в наших краях. Мы тут к приезжим не привыкли.

– Ничего не делаю. Просто ехал наугад. У меня что, неприятности?

– Смотря по обстоятельствам.

– По каким обстоятельствам?

– Я нашел целый склад медикаментов у вас в машине – она, кстати, не ваша, а прокатная, из балтиморской фирмы. Вам придется выплатить им огромную сумму.

– Они для собственного употребления. Медикаменты то есть. И машину я вовсе не собирался угонять.

– Для собственного употребления, сэр?

– Да.

– Наркоты на целую армию. Где рецепты?

– Я их выбросил.

– Выбросили?

– Они мне больше не нужны.

– Почему же вы заодно не выбросили таблетки?

– Это допрос?

– Вы же понимаете, что должны иметь рецепты, если везете в машине целую аптеку?

– Мне нужен адвокат?

Шериф потеребил в руках шапку, вздохнул:

– Ну, все не до такой степени плохо, сэр.

– Можете позвонить в «Шеппард П.».

– Уже позвонил.

– Тогда к чему этот разговор?

– Приятно в кои-то веки потолковать с приезжим. Как я уже говорил.

Я опустился на подушку.

– Пойду за Доктором, – сказал Шериф и вышел.

Дверь он оставил открытой. Я погрузился в светлый сон. Потом Шериф появился снова, в сопровождении мужчины в черном, который представился как Доктор Тайлер. Он спросил, не болит ли у меня что-нибудь.

– Голова, – ответил я. – Вдобавок я устал. И разбит.

Он взялся за меня ледяными пальцами, осмотрел глаза:

– Вы везунчик.

– Везунчик?

– Да, везунчик. Разве вы не знали? Вам, черт меня побери, повезло вообще остаться в живых. Правда, с ногой было хуже, сэр.

– С ногой?

Доктор Тайлер откинул одеяло в сторону, поднял мою правую ногу:

– Пришлось чуток поднатужиться, но мы справились.

Теперь я разглядел. Стопа больше не кривилась. Заняла должное место. Доктор Тайлер предложил мне чуток пройтись. Помог подняться. Я прошел к окну, глянул на забытый богом бесцветный пейзаж, черно-белый, и вернулся к койке. Чудесно. Впервые я шел не виляя. Мог идти прямо вперед, повернуться и прямо идти назад. Впору пасть на колени и поблагодарить – поблагодарить, преклонив колени. Тут явился еще один посетитель. Пастор. Мне пастор не требовался. Но он пришел нынче ко мне не как пастор. А как Посредник.

– Посредник?

Пастор откашлялся, помедлил.

– Ваша мать при смерти, сэр, – наконец сказал он.

Я сел на койку. Я слышал, чту он сказал. Мама при смерти. По моей вине. Ведь я так написал. Написал, что мама умрет. Это что же, единственная правдивая фраза, какую мне вообще дано написать? Что мама при смерти?

– Откуда вы знаете? Что моя мама при смерти?

Пастор повернулся к двери. Только сейчас я заметил ее, женщину моих лет, она стояла, скрестив руки на груди, и смотрела на меня. Черные, коротко подстриженные волосы, тут и там тонкие седые прядки. В ярком свете я различил даже паутинку морщин вокруг глаз, карих глаз, смотревших прямо на меня, с любопытством и одновременно с печалью. И где-то в глубине, за всем тем временем, что она несла на плечах, я обнаружил другое лицо, девочку, с которой водил мимолетное знакомство так давно, что это вполне могло быть и вчера.

– Пора домой, – сказала она.

Когда-то давним летом ее звали Хайди. Я не пошевелился.

– Правда, что мама при смерти?

Она подошла к кровати:

– Да, правда. Тебе надо спешить.

– Как ты меня нашла?

– Давай поговорим об этом по пути.

– Мой багаж. Пишущая машинка. Рукопись.

– Все уложено. В ванной ты найдешь чистую одежду. Давай живее, канительщик.

Она помогла мне встать. Я прошел в ванную. Хайди заехала за мной. Хайди разыскала меня. Совершенно не верится. Мысли мои были недостаточно велики, чтобы вместить то, чему не верилось. И все же это правда. Я подписал несколько бумаг, подготовленных Шерифом. Потом мы на лифте спустились в холл, и я следом за Хайди прошел на парковку, где она запустила движок серебристого седана. Мои чемоданы лежали в багажнике. Мы сели в машину. Она протянула мне запечатанный прямоугольный пластиковый пакет с лекарствами. Я покачал головой. Не хочу. Я заслужил боль. Заслужил тревогу. Мы наконец выехали из этого города, из белого пятнышка на черной карте. Миновали церковь, где происходили похороны, не один, а три гроба стояли каждый у своей могилы, сейчас их опустят в жесткий, каменистый холод здешней земли. Я заметил Пастора, Доктора и Шерифа. Народу собралось совсем мало. Ко мне что же, опять вернулись знаки? Знаки и цифры? Мне надо домой, к трем гробам? Если в одном лежит моя мама, то для кого еще два? Я закрыл глаза.

– Мы в пути. Рассказывай.

И Хайди начала рассказ:

– Я работаю в Нью-Йорке, в норвежском консульстве…

– Тогда ты проделала долгий путь, чтобы разыскать меня, – перебил я.

Хайди засмеялась:

– Да, сама напросилась. Мне казалось, я задолжала тебе услугу.

На это я ничего не сказал, так как не мог припомнить, чтобы сам оказывал Хайди услугу, разве что тогда, в лодке, когда ветер принес ненастье, но тотчас сообразил, что спасла нас тогда мама, вдобавок это был сон, но тем не менее и он был в счет.

– Прости, – сказал я, не зная, чту прошу мне простить.

– Твоя семья, – продолжала Хайди, – связалась с нами, когда ты не вернулся домой в условленный срок. Они, конечно, встревожились. Как и люди из «Шеппард П.». Остальное просто.

– Просто?

– Скрыться нельзя. Ты оставляешь следы.

– Но что меня нашла именно ты, отнюдь не просто.

– Так уж получается.

– Так получаться не должно, – сказал я. – Не должно, черт побери. Никто же не поверит.

– Но так получилось, – сказала она, – ну и я немножко посодействовала. И разве не все равно, чему верят?