Постовой

– Отчего не сходить, сходим.

– Если зайдете, потом расскажете, что вы там найдете?

– Я, Павел Афанасьевич, что сегодня мы туда зайдем, не обещаю, но зайдем обязательно. Спасибо за сигнал, мы отсюда не исчезнем, разберемся, что там за мыши завелись.

– Вы заходите, ребята. Я человек одинокий, мне тут скучно, а так хоть с живой душой поговорить, чаю всегда налью, вон сушки у меня тоже всегда есть, заходите, не стесняйтесь.

– Спасибо за приглашение, Павел Афанасьевич. Думаю, что будем к вам заходить, всего хорошего, закрывайте за нами свои ворота.

– Что думаешь, Дима?

– Ничего не думаю, я жрать хочу, – Дима Ломов, как человек высокий и худой, был нетерпим к чувству голода и всей душой уже был на ужине.

– Ну ладно, дорогой, давай, пока. Через полтора часа на этом же месте. – Мой товарищ упругой походкой ринулся подземному переходу, а я неспешно пошел обратно.

Заброшенный лабаз представлял собой длинную прямоугольную коробку толстых стен, сложенных на особо крепком растворе, по легенде, с добавлением куриных яиц, из узкого, старого образца, кирпича. На месте первоначальных ворот и нескольких оконных проемов с проросшими вездесущими отростками клена можно было проникнуть в этот памятник городского зодчества девятнадцатого века местного значения, как гласила ободранная табличка, уныло висящая на одном гвозде. Дальше шли глухие стены, упиравшиеся в забор склада Павла Афанасьевича. Я осторожно, чтобы не запнуться на груде кирпичей, пошагал внутрь. Передо мной простирался длинный, темный коридор, прореженный темными дверными проемами, расположенными напротив друг друга, справа и слева. Фонарик, ожидаемо, светил едва-едва. До появления в свободной продаже ярких импортных фонарей оставалось еще лет пять. Аккуратно перешагивая человеческие и собачьи фекалии, я двигался по коридору.

Пройдя в глубину лабаза примерно наполовину, я остановился. Впереди простирался толстый слой известково-кирпичной пыли, на первый взгляд, не тронутый ногами человека – очевидно любители облегчиться так далеко в глубину лабаза не заходили. Мое внимание привлекла цепочка кирпичей, вроде бы упавших случайно откуда-то сверху, и лежащая вдоль левой стены в строгую линию, как череда кочек на болоте. Но на них почему-то следов пыли не было. Если широко шагать по этой импровизированной дорожке, то можно дойти до самой дальней стены склада. И я пошел, отчаянно балансируя правой рукой, а левой одним пальцем опираясь о стены, боясь соскользнуть с небольших керамических обломков и оставить свой след на нетронутой, похожей на лунную, пыльную поверхность пола. Поравнявшись с очередным проемом, я коротко освещал помещения. В дальнем углу предпоследнего слева закутка что-то темнело. Долбаный фонарик с малюсенькой лампочкой не давал разглядеть, что припрятали там наследники капитана Флинта.

Я хотел уже зайти посмотреть, что там лежит, заботливо укутанное тряпками, но в последний момент что-то заставило меня остановиться с поднятой в воздух ступней. Посветив под ноги, я сумел разглядеть очень тоненькую, почти прозрачную, леску, натянутую над порогом и закрепленную с обратной стороны стены маленькими кусочками пластилина. Нет, такой хоккей нам не нужен. Я осторожно, как рак, попятился назад, воткнул в плоскую трещинку одного из кирпичных обломков тонкую, почти прозрачную, стружечку от спички. Случайно ее не увидишь, а если наступишь на кирпич, то обязательно сломаешь. Дальше будем посмотреть.

Наверное, мне, грешному, мой ангел ворожит, который мой хранитель. Ночью на докладе, при сдаче смены, ротный сказал, что завтра с Ломовым мы приходим в отдел в десять часов вечера. Будем патрулировать по своему участку до шести утра в гражданской одежде. Второй год подряд квартирные воры будто с цепи сорвались. Пользуясь тем, что выходные летние дни граждане проводят за городом, эти негодяи и расхитители ценностей ночью проникали в оставленные без присмотра жилища и выносили оттуда все, что было плохо приколочено. В этот временной промежуток обычно страдали жильцы первых и последних этажей. Внизу жулики, пользуясь тем, что советские граждане не знали о существовании пластиковых окон, не мудрствуя лукаво, отрывали штапики [9] деревянных рам снаружи, аккуратно складывая оконные стекла на асфальт. Потом самого легкого закидывали в беззащитное окно, после чего изнутри раскрывались самые неприступные двери, и сообщники на цыпочках, чтобы не потревожить сон соседей, начинали, как муравьи, трудолюбиво выносить все более-менее ценное. В условиях товарного дефицита практически всего оборотистые барыги брали всё. Самые смелые жулики проделывали то же самое, но только спустившись с крыши и вися над асфальтом на высоте пятнадцати – двадцати метров, покачиваясь на сомнительных веревках головой вниз. В этом году один такой уже сорвался в свой последний полет с высотки на улице Дрейфующих полярников. Утром, отскребая остатки переломанного тела от асфальта, подумали сначала, что это юный влюбленный. Но пробив его неправедную биографию, с двумя судимостями по сто сорок четвертой статье части третьей Уголовного кодекса РСФСР, с проникновением в жилище, поняли, что любовь здесь другая, более корыстная.

9

Штапик – узкая рейка с прямоугольным сечением и округленными краями, выполненная из дерева. Основное назначение – закрепление стекол в каркасе рамы.

В двадцать два часа тридцать минут мы с напарником стояли в начале нашего маршрута у театра «Огонь Прометея». Город еще не спал, в кустах раздавалось довольное хихиканье и переборы гитары в три нехитрых аккорда, где-то в ярко освещенных окнах народ душевно выводил «Камыш, камыш» и «За что вы, девушки, красивых любите».

– Куда пойдем?

– Пока никуда. Если хочешь, можем погулять по центру.

– Что потом?

– Потом мы сядем в засаду и будем ждать.

– Ждать чего?

– Друг мой, Дима, пока вчера ты трескал мамины коклеты с пюрешкой, привет, кстати, маме передавай, я слазил в этот лабаз.

– Я тебя звал с собой!

– Дима, я не могу так часто объедать твою маму, я слишком стеснительный для этого. Так вот, в конце лабаза, в предпоследней комнате слева что-то лежит, что-то ценное.

– Ты не посмотрел?

– Нет, там лесочка была натянута поперек, может быть, еще какие сигналки стояли, я решил не рисковать. Я думаю, что кто-то сегодня сюда придет и что-нибудь ценное положит.

– Кто-то придет?

– Мне кажется, что самое ценное они сразу забирают, а что попроще и потяжелее, типа хрусталя, несут сюда.

– И что ты хочешь?

– Там стены глухие, если мы их далеко от выхода прихватим, они никуда не денутся.

– И что, вот так прямо сидеть будем все время?

– Блин, ну если будем ходить по маршруту, их упустим, а если они нас издалека увидят, то вообще сюда не подойдут.

– А если на территории кража будет?

– Риск примерно пятьдесят на пятьдесят. Если будет кража на нашей территории, то они или принесут сюда хабар, или не принесут. Если принесут – утром мы будем молодцы, а если не принесут, то утром мы выхватим нехилый пендель от командира.

– Ну ладно, уговорил. Давай сделаем, как ты придумал. – Дима делал вид, что мой план ему не нравится, но я видел, что он притворяется.

Погуляв полтора часа по центральным улицам, мы засели в густых кустах напротив лабаза. Через полчаса все мое тело затекло, очень хотелось почесаться, высморкаться, прокашляться. Наверное, я никогда не смог бы стать снайпером, которые, как пишут в книгах, лежали в засаде сутками, замерев недвижимыми деревянными бревнами и даже «ходили» под себя. У меня характер не такого склада, без движения долго лежать я не смогу. Хорошо, что уже комаров нет, а то бы попили бы они кровушки нашей. Минут через тридцать Дима толкнул меня, мол – смотри. По дорожке мимо лабаза шустрил кто-то, облаченный во все темное. Видно было очень плохо, так как уличные фонари в городе отключают ровно в час ночи, а не спящих в столь позднее время окон было откровенно мало. Напротив темного провала ворот склада фигура остановилась, низко присела и стала тщательно завязывать шнурки, ну или делать вид, что их завязывает, при этом старательно вертя головой. Потом человек прошел метров на пятьдесят вперед, внезапно остановился и вернулся в обратную сторону. Через пару минут темная фигура вновь появилась в нашем поле зрения, на этот раз с ней было еще два каких-то типа, каждый нес в руках или на плече большую спортивную сумку. Люди по одному скрывались в абсолютной темноте дверного проема лабаза. Дима попытался встать, я с трудом успел удержать его, зло зашептав:

– Сиди. Пусть они туда пройдут, вещи начнут распаковывать, минут через пять пойдем, а то через окошки успеют выскочить.

Мы медленно и осторожно двинулись к воротам, сунули туда головы, пытаясь хоть что-то рассмотреть. Впереди, в сплошной мгле мелькало слабенькое световое пятно. Я включил свой фонарь и стал, светя под ноги, двигаться по все тем же кирпичикам. Когда до нашей цели – предпоследней комнаты слева, оставалось пройти буквально десять шагов, из темного проема высунулась чья-то голова:

– Атас! Менты, бля!

Отчаянный вопль сливается с хлопками моего стартового пистолета, звук детонации капсюлей Жевело многократно усиливает мечущееся между стен эхо, а в довершение начавшегося бедлама солидно грохнул Димин «макаров», а звук рикошетирующей от вековых кирпичных стен свинцовой пули спутать ни с чем невозможно. Тело впереди мгновенно сложилось, раскинув руки в стороны и распластавшись на острых кирпичах. У меня в испуге екает сердце, но через мгновение заложенными от грохота ушами я различаю крик, несущийся от пола: «Не стреляй, бля… Не стреляй». Крикнув упавшей на пол фигуре: «Лежать, с-сука, не вставай!», мы вломились кладовую.