Постоялец

Понемногу узнали друг от друга все биографические подробности. Метранпаж, оказалось, происходил из далеких краев и родственников не имел ни души. Зато слесарь мог похвастаться двоюродным братом -- дьяконом и даже троюродным дядей -- архиереем. Насчет последнего он и сам, впрочем, несколько сомневался и считал его отчасти лицом мифическим. Тем не менее, метранпаж одобрил и это прикосновение к духовенству.

– - Самые все исконные и настоящие русские люди! В других сословиях, и особенно в дворянстве, всякая чужая кровь примешалась, а духовенство -- это уже славяне девяносто шестой пробы. И потому столь сильно телом и духом.

* * *

Голос у метранпажа был всегда ровный и ласковый, и глаза смотрели так, как будто они никого и никогда не могли ненавидеть, но только смотрели не в лицо собеседнику, а на печку, на пол или на стакан с чаем. Настасье это казалось неприятным. Зато ей очень нравилось, что постоялец меняет белье два раза в неделю, каждую субботу ходит в баню, а в воскресенье утром -- к обедне. Иногда он приносил из церкви просфоры и дарил их Настасье, приговаривая:

– - С праздничком! Удостойте лобзаньем по заповеди Христовой.

Настасья закрывала лицо рукавом.

– - Да, ведь, не Пасха!

И полупросительно, полусердито смотрела на мужа.

– - Лобзание любви во всякий праздник установлено, ибо это -- любовь духовная, безгрешная!
– - объяснял Ледорезов.

– - Чего ломаешься, дура?
– - сердился слесарь.
– - Человек к тебе с духовным чувством, а ты морду воротишь...

Иногда метранпаж просыпался днем рано, часа в три. Тогда, умывшись, неспешно пробирался в кухню, присаживался в уголке и смотрел, как Настасья работает. Молчал, изредка напевал себе под нос какие-то песенки, а если и говорил, то о чем-нибудь самом простом и обыденном: о погоде, о прачке, о ценах на всякие хозяйственные продукты. Но что бы ни делала Настасья, она всегда чувствовала на своей спине упорный, назойливый взгляд постояльца. Делалось неловко и почему-то стыдно, до боли стыдно. Роняла тарелки, а раз налила керосину, вместо лампы, в суповую чашку. Но не решалась прогнать непрошеного гостя и на все его вопросы отвечала любезно и предупредительно.

Пробовала было вечером жаловаться мужу, но из этих жалоб ничего хорошего не выходило, потому что в сущности не могла даже объяснить, -- чем именно недовольна... Не заигрывает, не охальничает, никаких нехороших слов не говорит. А вот просто тошно, да и все тут.

– - Бить тебя надо, корову!
– - злился слесарь.
– - Вот сгони у меня этакого постояльца, так я тебе все ребра пересчитаю! Желание мое, чтобы жил он у нас по гроб жизни. Поняла? При нем и я совсем другим человеком стал. Ей Богу, даже ума прибавилось!

Кроме разговоров, метранпаж умел как-то, между прочим, оказывать множество мелких, но очень полезных услуг. И никогда не стоял ни за угощением, ни даже просто за мелкими денежными суммами на разные хозяйственные потребности. Провидовские финансы пошли в гору, а впереди рисовалась все та же спокойная обеспеченность.

– - Лишь бы не ушел только!
– - вздыхал слесарь.
– - Уж ты смотри у меня... Лишь бы не ушел! А теперь, славу Богу, живем так, что лучше и не надо.

По субботам Настасья мыла полы, пользуясь тем временем, когда постоялец уходил в баню. Чтобы не испачкаться, снимала с себя платье, оставалась в одной рубахе и высоко подоткнутой нижней юбке. И вот однажды, как раз в то время, когда усердно протирала пол в постояльцевой комнате, в углу, за гардеробом, -- вдруг почувствовала уже знакомую неловкость. Выпрямилась, поспешно закрывая низко вырезанным воротом обнажившуюся грудь. И увидела метранпажа, который, с узелочком подмышкой, стоял в дверях и ласково улыбался. От этой улыбки мокрая губа у вето отвисла, как у дряхлого старца, и жуткий зеленый огонек прыгал в оживившихся глазах.

– - Хлопочете, хозяюшка? Экое тело-то у вас! Я и не видал еще такого. Не тело, а морская пена, можно сказать! Да не прячьте грудку-то, не прячьте. Все равно, я подсмотрел уж...

Сделал по направлению к ней несколько осторожных, маленьких шажков. Настасья отступила.

– - Ох, уйдите... Стыдно, ведь...

Чувствовала, как будто метранпаж впивается в ее нагие плечи, раздевает ее всю по лоскуточкам, смакуя. Тот подошел еще ближе, и дальше отступить уже некуда. Погладил влажной ладонью по гладкой, теплой коже. Задышал часто и прерывисто, говорил, обдавая лицо Настасьи своим дыханием:

– - Вот люблю. Это люблю. Ты, хозяюшка, молодая, красивая. Тебя очень любить можно! И награждать, конечно, и награждать. Что ты все с мужем да с мужем? Глядишь, молодость-то и проворонишь! Кто тогда любить будет? От мужа никакой настоящей утехи нет, милочка!

Настасья собралась с силой, оттолкнула его обеими руками. Метранпаж смешно отскочил на середину комнаты, выронил узелок.

– - Разве можно такое? А еще человек почтенный, с сединой. Сегодня же мужу скажу!

Ледорезов весь подобрался, сделался какой-то сухой и колючий.

– - Что ж, хозяюшка, говори! Что хочешь, говори. Мне ничего. Я не обижусь. Я, ведь, и съехать сейчас же могу. Ничего не потеряю. И что я такое сделал, чтобы жаловаться, а?

Вечером Ледорезов был особенно любезен со слесарем и заговаривал с Настасьей совсем запросто, как будто между ними ничего не случилось. Но Настасья отмалчиваясь и дулась, а когда метранпаж ушел на работу, все-таки пожаловалась.

Провидов отнесся к ее жалобе очень холодно.

– - Сразу видно дуру! Тут именины подходят и надо постояльца об особом одолжении просить, а она ссоры заводит! Хотя бы и совсем голую тебя увидал, так и то беда не особая. Не убудет тебя от этого.

Настасья обиделась.

– - Если так считать, то, стало быть, я могу с ним и как последняя шлюха обходиться. Тоже не убудет! Все такая же останусь. Тебе твой квартирант дороже жениной чести!

Провидов посмотрел косо и ничего не ответил. Только много спустя, когда жена уже почти засыпала, сказал:

– - Откуда он мой-то? Мы, кажется, муж и жена, -- все равно, что одно тело. И что мне хорошо, то и тебе полезно... Сама, ведь, плакалась, что без постояльца нам никак жить невозможно!

У Настасьи первая острая обида уже остыла, и, рассудив хладнокровно, она нашла, что в словах мужа есть большая доля правды. И если слесарь ничего не имеет против, то, конечно, можно потерпеть. А что вид у Ледорезова очень противен и губа мокрая, -- так, пожалуй, и все мужчины таковы.

Уснула спокойно и спала крепко, -- не заметила даже, что муж несколько раз просыпался ночью, подолгу лежал с открытыми глазами и о чем-то думал. Один раз даже совсем уже хотел было разбудить Настасью, чтобы сказать ей что-то, по-видимому, очень неприятное, но вместо этого только тяжело вздохнул и перевернулся на другой бок.

* * *

После этого события метранпаж начал вести себя понемножку все свободнее и свободнее. Но ничего не делал разом, с наскоку, а подбирался понемножку, потихоньку и с неизменной ласковостью. Иногда даже слегка обнимал хозяйку за талию или поглаживал ее по плечам и груди. Настасья морщилась и отворачивалась, но не сопротивлялась. В промежутках между разговорами о погоде и съестных припасах все чаще заговаривал о Настасьиной молодости и о том, что этой молодостью надо пользоваться, пока она еще не завяла. Потом и захочется пожить веселее, да уже поздно будет.