Постоялец

Соответственно с этими беседами увеличивал свои маленькие щедрости и редко когда являлся домой с пустыми руками, а один раз принес даже целую курицу, которую почему-то называл пулярдой, и бутылку сладкого удельного. По вечерам всегда выставлял слесарю угощенье и выпивал с ним вместе, -- не допьяна, а только так, для возбуждения бодрости духа и тела.

Слесарь почему-то избегал теперь выспрашивать у жены, что делается дома в его отсутствие. Один раз спросил только:

– - Ну, как вы? Не ссоритесь?

Настасья смотрела в сторону.

– - Чего ж ссориться? Обиды не видно.

– - Не пристает, значит?

– - А тебе какое дело? Сам говорил, что если бы и случилось что так от меня не убудет.

– - Оно так... Но, ведь, муж я тебе, все-таки! Что на уме держишь?

– - Да ничего я не держу. Отвяжись!

Слесарь кашлянул, покрутил усы.

– - Вчерашнего дня опять хвалил мне постоялец эту свою квартиру. Говорил, что если и дальше все так же хорошо пойдет, то он здесь и до скончания жизни готов остаться. Вот про то же и я тебе гадал. Примечай, что муж твой умный человек, и слушайся... А еще говорил он мне, что на книжке у него в сберегательной давно уже лежит более полуторых тысяч. И теперь тоже каждый месяц откладывает. Да.

Приблизился день Провидовских именин. И слесарь едва заикнуться успел, а метранпаж уже предоставил свою комнату в полное распоряжение и даже пообещал озаботиться угощением. Так и сказал:

– - Конечно, насчет пирожка, например, чтобы испечь, сама хозяюшка озаботится. А уж все остальное вы мне предоставьте. Люблю услужить хорошим людям... Отец дьякон будет?

– - Каждый год... Неукоснительно.

– - Вот и оборудуем, чтобы перед людьми не было стыдно! Уж вы не беспокойтесь. Я человек бывалый и хорошие порядки знаю.

Слесарь для виду отнекивался, но на самом деле был очень доволен. Почему, в самом деле, и не изубыточиться немного одинокому и состоятельному человеку?

Именинный день пришелся очень удачно: в табель. Так что с утра все были дома, а гостей пригласили к полудню. Отец дьякон пришел прямо от поздней обедни, и потому ладаном от него пахло на всю квартиру. Были еще дьяконова жена и племянница, помощник заведующего отделением с завода, два мастера с женами, а от себя метранпаж тоже пригласил, для оживления и для большей образованности, одного корректора и барышню, которая принимала объявления в газетной конторе.

Закусок и вин метранпаж доставил с вечера целый ворох. Сам наблюдал, как Настасья разместила все это на обеденном столе, сам откупоривал бутылки и колбасу резал. Слесарь, пока не пил, был несколько робок, больше вытирал только ладони об полы пиджака и раскланивался. Ледорезов всех занимал: с отцом дьяконом поговорил о духовенстве, с мастерами о рабочем сословии, с дамами -- о всяких легких предметах. Относительно корректора выбор оказался неудачен, потому что он так быстро напился, что никакой образованности показать не успел. Потом упрашивал дьякона научить его махать кадилом, жене мастера предлагал сплясать модный танец матчиш, а с конторской барышней просто полез целоваться. В конце концов пришлось уложить его спать в кухне, за печкой. На гостей, впрочем, этот маленький инцидент не оказал никакого влияния, так как, благодаря стараниям метранпажа, все были настроены необыкновенно благодушно, и хотя дьякон махать кадилом отказался наотрез, но светские и даже довольно нескромные песни пел. Помощник заведующего отделением уверял, что он только по недоразумению не называется настоящим инженером, и ухаживал за конторской барышней, усердно подливая ей цинондальского. Именинник плакал от полноты чувств и целовался с Ледорезовым. А хозяйка угощала, цвела от радости и думала, что без метранпажа ей, пожалуй, во всю жизнь не пришлось бы повидать у себя дома такого торжества и веселья.

Засиделись гости долго и расходились не спеша. Дьяконица заботливо поддерживала мужа, но все-таки тот, спускаясь с крыльца, просчитался на одну ступеньку. Мастера все предлагали друг другу поменяться женами, но, в конце концов, покинули обеих на произвол судьбы и куда-то скрылись. Корректора кое-как водрузили на извозчика и отправили домой, причем Ледорезов сам уплатил вперед прогонные деньги. А когда все разошлись, слесарь сейчас же завалился на место, только что оставленное корректором, и сладко уснул.

Настасья прибирала остатки закусок и пустые бутылки, Ледорезов помогал. Он весь день пил умеренно и потому был сейчас трезвее всех, -- даже самой хозяйки, у которой голова, все-таки, изрядно кружилась.

Прислушался, -- из кухни доносился ровный и густой храп Провидова. Тогда смело подошел к Настасье, взял ее за руки.

– - Ну, как, хозяюшка? Угодил я вам?

Настасья опустила глаза. Хотелось сказать, что угодил, -- но в то же время и было страшно чего-то. И шевельнулась в груди досада на мужа, который уснул так не вовремя. Метранпаж ждал. Потом переспросил:

– - Не угодил, стало быть?

– - Как уж не угодили... Такое спасибо вам! Вы об нас как о родных печетесь. Мы хотя и простые люди, но понимаем.

– - Наградить бы надо маленечко, если угодил. А, хозяюшка?

Тянул к ней лицо, жадно засматривал. Настасья закрылась ладонями, уши зардели от стыда и страха.

– - Полно вам... Муж услышит...

– - Ничего он не услышит. А если бы и услышал, так вы думаете, что это так страшно?

Настасья и сама сомневалась, будет ли это так страшно. Помнилось еще, как холодно отнесся Провидов ко всем прежним жалобам. И потом, можно ли теперь обидеть человека. Подумала про себя:

"Не убудет!"

А Ледорезов настаивал:

– - Многого не прошу. Наградите поцелуйчиком, -- с меня и довольно!

Подставила ему губы, зажмурясь. Метранпаж впился своим мокрым ртом в эти губы, прижал крепко, как будто хотел укусить. И бормотал что-то беспорядочное, ласкал дрожащими, но окрепшими от страсти руками.

– - Все равно, этим кончится! Ведь знаешь уже... Так скорей бы... Зачем томишь? Зачем томишь-то? А?

– - Ничего такого не будет!
– - быстро отстранилась Настасья.
– - Не на такую напали! Я -- мужняя жена.

– - Мужней и останешься! За это и Бог простит, если уважишь одинокого человека. Кроме прибыли, ничего тут не будет. Или ты думаешь, что я приласкать не умею?

Опять обнял и целовал крепко и долго, -- и опять Настасья вырвалась из его объятий, но на этот раз уже не осталась в постояльцевой комнате, а убежала в кухню, оставив стол неприбранным. Метранпаж посмотрел ей вслед, потер ладонь об ладонь, оправил растрепавшуюся прическу и усмехнулся уже спокойной улыбкой уверенного в себе человека.

Дня через три метранпаж сидел со слесарем за парой пива и вел свой обычно мягкий и ласковый разговор. И говорил все о том же, к чему за последнее время возвращался уже несколько раз.

– - Человек я еще не старый, но здоровьем особенным похвастаться не могу! Работа у нас все со свинцом, и пыль от литер идет очень вредная: садится на грудь. Так что на особо долгое существование я претензии иметь не могу. Ваше дело другое: вы и в восемьдесят лет будете богатырь-богатырем. А с другой стороны -- при моей некоторой обеспеченности для меня любопытно, кто же после моей кончины всем моим благоприобретенным имуществом воспользуется? Очень просто, что может оно поступить в казну, как выморочное. А в казне и без меня денег много. Так лучше уже я какого-нибудь хорошего человека облагодетельствую и заставлю его за мою душу Богу молиться. Не так ли?