Посвящение

Балог остановился и принялся разглядывать Захоронь. Там было одно-единственное здание, окруженное небольшим двориком. Он увидел курятник и заметил, что кладбище начинается тут же, за забором.

По другую сторону путей, за песчаной насыпью, виднелись крыши домов, а за домами гигантским полукругом темнели заросли акации. «Это и есть хутор». Он сделал шаг в сторону и прочел на фасаде здания: «Захоронь».

До слуха его донеслись гудки. Издалека, дымя и гудя, приближался паровоз. Михай Балог внимательно разглядывал поезд, не остановившийся в Захорони. «Грузовой», — установил Балог, когда промелькнул последний вагон.

— Вы как сюда попали?

Рядом с ним стоял мужичонка, тот самый, что пас корову на кладбище.

— Я могилу одну искал. Никак найти не могу.

— Которую?

— Корчмаря. Матяша, корчмаря.

— Ага.

Мужичонка с хутора прищурил глаза и пристально посмотрел на Балога. Потом подошел поближе. Теперь их разделяло не больше двух шагов.

— У меня есть велосипед, я съезжу за врачом. Вы больны.

— Нет. Просто я на могилу Матяша взглянуть хочу. Он тоже в четырнадцатом году родился. И Ференц Мико тоже.

— Это который гармонист?

— Да.

Они замолчали. Мужичонка с хутора смотрел то на Балога, то прямо перед собой. Потом подошел к рельсам и уставился вслед уходящему составу, который, миновав Захоронь, двигался очень медленно. Мужичонка сел на корточки, лягнул ногой рельс, почесал в затылке и сказал, не вставая:

— Идите домой, темнеет уже.

— Значит, вы…

Михай Балог хотел сказать что-то вроде: «Вот и вы не хотите мне помочь. Вот и вы тоже, а ведь вы знаете, что у меня жена померла».

— Домой вам надо, приятель.

Мужичонка с хутора встал и поманил Балога.

— Ну, пошли.

Мужичонка шел впереди, Михай Балог — следом. Мимо кладбища они прошли не останавливаясь. Мужичонка с хутора говорил:

— Слушайте, не ходите больше в Захоронь. Там все время смерть на ум приходит, а человеку о таких вещах думать ни к чему. Совсем ни к чему. Ясно? В Захорони все силы начисто пропадают. Судьбу свою угадываешь. А какая наша судьба? Все там будем. Говорил я вам, мне это кладбище чужое, потому я и могу рядом жить. А не то уехал бы. Понятно? Смерть такая штука, она никого не щадит. Я ведь говорил вам, отец мой вот тоже помер, на чужой земле.

— Справиться с ней нельзя? — спросил Михай Балог.

— Нет.

— А какая она, смерть?

— Я, когда корову пасу, сам голову ломаю. Мне из-за деревьев все видно: гроб несут, плачут, каждую неделю кто-нибудь да помрет. Я думаю, сколько людей, столько и смертей. Смерть, она в нас самих сидит, потому с ней и не справишься. Вот тут, во мне, в печенках, в селезенках… Да и потом, коли уж на то пошло: не можем же мы вечно жить. Бывает ведь и так, что человек поразмыслит и решит: лучше помереть, чем жить. Если один останешься, тогда зачем жить, смысла нет. Вечером ложишься один, будто в гроб.

Мужичонка осекся. Он подумал: а вдруг этот человек как раз один и остался. Дальше шли молча. Обоим казалось, что они шагают в ногу.

— Можете еще засветло домой успеть, — сказал мужичонка. — Я вас до околицы провожу, а оттуда вам два шага.

Он помолчал немного и снова заговорил:

— Послушайте меня, не думайте о Захорони. Не ходите туда. Я из деревни многих знаю, на кладбище видел. Я им то же самое говорю: кто в Захоронь ходит, тот сам, можно сказать, одной ногой в могиле. Туда ходить — со смертью породниться. А чего ее торопить, когда рано или поздно и так помрешь.

Михай Балог потер колено. Поглядел на маленького мужичонку — сам он был немногим выше — и глубоко вздохнул. Взгляд его упал на ноги мужичонки — из рваных сандалий выглядывали пальцы. Сейчас, взяв себя в руки, Балог почему-то никак не мог посмотреть мужичонке в глаза. Тот стоял молча, с полуоткрытым ртом.

— Мне стыдно, — после долгой паузы сказал Михай Балог.

— Почему?

— Из-за похорон. Нищенские были похороны, нищенские.

— Радуйтесь, что все позади. Вот будут у вас деньги, сделаете каменное надгробие. А сейчас и так хорошо.

Михай Балог радовался, что поговорил с мужичонкой. Он уже давно не мог ни с кем разговаривать.

— Какого это Матяша вы искали?

— Матяша? Не искал я никакого Матяша. Не помню.

— Ну как же — нет? Матяша, который вам вино подавал.

Михай Балог не понял вопроса и сделал вид, будто задумался.

— Матяш, — медленно проговорил он. — Не знаю, не помню.

Мужичонка с хутора явно пришел в замешательство. Он еще шире раскрыл рот и вытаращился на Балога. Потом пожал плечами, вздохнул и молча пожал Балогу руку.

Повернулся и быстрыми, мелкими шажками поспешил обратно в Захоронь.

8

«Паршивые цыганские похороны, — твердил Балог по дороге. — Еще хуже, чем у Аладара. Хоть бы звонили как следует, а то ведь не звонили. То есть звонили, но совсем мало».

Он прокручивал в мозгу свой день. Голод больше не мучил его, хотя желудок был совершенно пуст и съежился настолько, что, наверное, поместился бы в ладони.

«А еще поп. Я не могу уехать, не разобравшись с попом. Пока не сплету корзин. Скажу бригадиру, из-за похорон опоздал. Дня на два, на три».

Тут он увидел свой выбеленный домик и встал как вкопанный.

Вечерело, у озера никого не было, возле дома — тоже никого. Он не решался подойти поближе. А если она там? Лечь в ту самую кровать, где место жены еще не остыло? Где она лежала мертвой?

Он опустился на землю под акацией. Подгреб под себя сухих листьев. Запахнул поплотнее куртку и опустил голову. Ему не раз приходилось так спать. На сухих листьях, скрючившись. «Рано темнеть стало».

Он перевернулся на спину. Земля казалась очень мягкой. Он раскрыл глаза и увидел, как темнеющий небосвод опускается из-за крон акаций ему на грудь.

Он заснул.

Ему снилось, что он идет по берегу реки, находит желтую лозу, собирает ее и тут же плетет корзины. Жена подсаживается к нему и говорит, что не сердится из-за похорон. Главное — чтоб он сплел корзины и отдал долг попу. И все время, пока он собирает лозу и плетет корзины, непрерывно звонит колокол. Жена сидит, подтянув колени к подбородку. И вдруг кричит: «Михай, корзины покатились!» Они бегут, но корзины падают в воду, с берега видно, как они уплывают и тонут.

Он проснулся, но не сон был тому причиной. Дождь прорвался сквозь поредевшую листву, с веток закапало. Он вскочил — ему показалось, что на обочине кто-то стоит. Никого там не было, померещилось. «Пойду домой, у меня дом есть, нечего спать под открытым небом».