Потерянное сердце

Эвер оглядывает комнату и замечает пустые бутылки, разбросанные у журнального стола.

— Повеселились прошлой ночью?

Кэмми закрывает лицо рукой и стонет.

— Ты ничего не видишь, — бормочет она сквозь пальцы. — Мы с тобой отстойные родители. Вот почему люди воспитывают детей с младенчества. Они приучаются не оставлять улик.

Я должен был догадаться. Я воспитывал ребенка — воспитываю ребенка — и с ним, пока я сплю на диване в отеле, сидит мой брат. Боже. Сегодня мне нужно хоть немного упорядочить свою жизнь.

Приподняв Кэмми, кладу подушку под ее голову, заменяя ею мое плечо.

— Принести вам что-нибудь перед уходом? Мне нужно в больницу, проведать Тори. И потом за Гэвином.

— Кажется, я вижу обезболивающее в баре, и... — Кэмми поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня. — Можно потом будет увидеть Гэвина?

— Конечно, — говорю я ей. — Вот, запиши свой номер в мой телефон, — передаю ей свой телефон и разгребаю беспорядок, который мы устроили прошлой ночью.

— Готово.

Беру бутылку воды и ставлю ее на стол, когда она отдает мне телефон.

Потом звоню Кэмми, слушаю пару гудков и кладу трубку.

— Вот, теперь у тебя есть мой номер. Если сегодня вам нужно будет куда-то съездить, позвоните мне. В любом случае, я наберу тебя чуть позже.

Она закрывает рукой глаза и пытается улыбнуться. Похоже, та бурда, которую мы вчера пили, не пошла ей на пользу. Наверняка ее тошнит.

— Спасибо, ЭйДжей.

— А ты, — тычу я пальцем в Эвер, — позаботься о ней, хорошо?

— Я привыкла помогать тем, у кого похмелье, — говорит она. — Не волнуйся.

Я закрываю и глубоко вздыхаю.

— Мы обсудим это позже. Боже.

Поездка в больницу занимает целую вечность, и тяжесть в голове не помогает. Мысли о Тори прошлой ночью отошли на второй план. Я помчался в отель, чтобы найти Кэмми, в надежде на то, что поговорю с ней об этом, но все пошло не так. Теперь, когда я вот-вот увижу Тори, реальность того, что случилось вчера вечером, кажется отвратительной.

Что они делают с теми, кто несколько раз пытался покончить с собой? Очевидно, лекарства, которые она принимала, не сработали или оказались недостаточно сильны. После возвращения домой из больницы в прошлом году, она две недели ходила как зомби, прежде чем врачи скорректировали рецепт.

Подъезжая к больнице, я глубоко вздыхаю, подготавливая себя к новому испытанию. Вхожу через главный вход, поднимаюсь на десятый этаж, где находится отделение психиатрии, и подхожу к стойке регистрации.

— Могу я вам помочь? — спрашивает администратор.

— Я хочу навестить свою жену, Тори Коул.

Жену, которая больше не хочет быть моей женой, следовало бы мне добавить. Администратор вводит что-то в свой компьютер и ждет, пока на мониторе появится ответ на запрос.

Потом смотрит на меня и резко вдыхает.

— Она сейчас в изоляторе.

— В изоляторе? — переспрашиваю я, чувствуя, как в животе все скручивается в узел.

— Мне нельзя обсуждать с вами детали, сэр.

— Так я не могу ее увидеть? — Я впиваюсь пальцами в стойку. — Что с ней могло случиться? Я видел, как ее посадили в «скорую».

— Я попрошу дежурного доктора поговорить с вами. Можете присесть здесь. Я позову, — говорит она, указывая на закрытые двери возле стойки регистрации.

Прохожу через железные двери и сажусь, чувствуя себя неловко в месте, которое не похоже на зону ожидания.

Помещение выглядит современно, но одновременно с этим кажется каким-то безликим и суровым, по-видимому, потому, что лишено всего того, что пациенты могут использовать, чтобы нанести вред себе или другим. Пациенты проходят мимо, глядя на меня так, будто мне не место на этом этаже. Я не могу не думать о том, что сделал тот или иной пациент, почему он в этом отделении. Это одна из тех вещей, о которых люди обычно не говорят. По крайней мере, я никогда не был слишком осведомлен о том, что здесь происходит, как тут относятся к тем, кто пытался совершить суицид. Тори в прошлый раз тоже не хотела, чтобы я сюда заходил, и я ушел до того, как ее сюда привезли. Наверняка она стыдилась.

Успеваю пролистать два журнала, пока сижу и жду доктора. С каждой минутой мне все более некомфортно. Я видел, как в палату затащили кричащую и плачущую женщину. Как по коридору пробежал совершенно голый мужчина, а девушка-подросток сидела и дергала себя на волосы.

— Мистер Коул? — спрашивает доктор, появляясь из-за угла. Я киваю. — Идемте, — говорит он, кивая головой, чтобы я последовал за ним.

Молча мы идем по коридору, пока не достигаем кабинета. Он закрывает дверь позади меня.

— Присаживайтесь.

Я усаживаюсь за внушительный стол темного дерева и переплетаю пальцы, крепко сжимая руки. С тревогой жду, когда он заговорит.

— Мы провели ряд тестов. У Тори с анализами все отлично, а значит, физической причины нет. Похоже, все вызвано ее травмой.

— Да, — соглашаюсь я. — Думаю, так и есть.

— Знаете ли вы о травматическом событии, которое стало началом ее болезни? Она дала мне разрешение поговорить с вами на эту тему.

— Теперь да. Она рассказала мне вчера.

Доктор с пониманием кивает головой.

— Наш главный психиатр вчера тоже смог добиться с ней успеха. Это поможет нам получить более четкое представление о том, с чем мы имеем дело. Надеюсь, вы понимаете это.

— Конечно.

— Травма влияет на каждого человека по-разному, но все гораздо сильнее, если травма происходит в детстве, так как у взрослых механизмы защиты лучше. У Тори острая стадия посттравматического стрессового синдрома, и, хотя мы знали об этом ее состоянии, теперь постараемся понять, насколько все серьезно.

Доктор откидывается на спинку стула и с глубоким вздохом закидывает руки за голову.

— И каков план? — спрашиваю я, наклоняясь вперед, чтобы вдохнуть чуть больше воздуха.

— Мы собирались оставить ее здесь и начать новую программу реабилитации, с которой она уже согласилась, но на этот раз нам с вами нужно будет работать вместе. Необходимо разработать долгосрочный план, который позволит Тори выздороветь, поможет продлить ей жизнь и улучшить ее качество.

— И каким образом? — спрашиваю я.