Потерянный рай

Они веками грезили наяву, жили ради того, чтобы грезить, и не понимали, зачем надо менять свою жизнь. Давным-давно мудрецы придумали для них чудный мир, и с тех пор они живут в волшебных местах, которыми правят духи предков, каждое поколение выдумывает свой мир заново, нам там не будет места, как бы нам этого не хотелось.

Я ничего не ответила. В зале за раскрытами дверями шуршали, крутясь под потолком, громадные старомодные вентиляторы. Ничего нового он не сказал, но меня завораживал голос, звучавший жалобно, но не вызывавший сострадания. Хотелось, чтобы он говорил бесконечно. Может быть, для меня важно было услышать что-то вроде этого, чтобы отделаться от непонятных знаний, содержащихся в книгах и вернуться к тому, что я ощущала дома, в детской, рассматривая картинки, которые вели нас за собою. Те абстрактные рисунки вряд ли имели отношение к танцующим женщинам и, во всяком случае, не приближали меня к пониманию мистерии, но, может быть, мне уже ничего не хотелось понимать. Достаточно запомнить навсегда рисунки на скалах, пейзажи, нашу первую ночь, хриплый шепот у изголовья и непонятные слова песни, которую я услышала утром и полюбила навсегда.

Я отложила книгу.

— Отлично. Я ведь не просто так все это говорил. Дело в том, что эту книгу написал я.

Я изумленно уставилась на него. Молодой человек с фотографии, напечатанной на обратной стороне обложки, вокруг которого стоят охотники с копьями в руках, — он? Сирил Кларенс. Похож на Джеймса Мэйсона в молодости. Фотографии, должно быть, лет шестьдесят, не меньше. Я так ему и сказала. Он рассмеялся.

— Мне не о чем жалеть, я полвека потратил на то, чтобы понять, как выглядит их мир изнутри.

— И поняли наконец?

Он ничего не ответил. Взял книгу, которую я положила на стол, развернул карту, вклеенную в нее, и указал мне точку километрах в двухстах к востоку от Дарвина. Туда не было дороги. Я сказала ему об этом. Он рассмеялся.

— Теперь — есть. Вернее, нужен вездеход и подходящая погода. Раньше туда добирались пешком. Мой друг жил там.

— Больше не живет?

— Нет. Его убили. Он был художник, охотник. Он сам, своими руками построил посадочную полосу для самолетов. Они вернулись на землю предков, всегда хотели вернуться, и жили там небольшой общиной. Священные земли, запретные, таинственные места. Можно многое забыть, но волшебный мир не забудешь, даже если он невидим: мир, в котором растут чудесные травы и деревья, гуляют чудесные животные и происходят важные таинства. Больше тебе ничего не положено знать. Его убил зять. Я туда иногда наведывался, он мне много чего рассказывал. И я связывался с ним по радио. Я думал, они живут в раю, но, выходит, я ошибался. Он делал чудесные вещи, галерейщики регулярно летали к нему, чтобы забрать готовые работы, и платили за них большие деньги. Его не волновало то, что эти вещи выставляются в американских музеях. Он и не думал разъяснять им значения символов, которые изображал, ему хватало ума понять, что чужакам, которые любуются картинами, магическая символика ни к чему, что его работы покупают для украшения, либо — чтобы вложить деньги. А кормился он охотой, он был замечательный охотник и рыбак.

— Почему его убили?

— Зависть. На самом деле мир устроен здесь так же, как везде. Нужно много сил, чтобы справиться с переменами. Он-то был сильным, но, бывает, и сильный проигрывает. В мире столько зависти и алчности.

— А что стало с тем, кто его убил?

— Дай-ка мне карту. Посмотри сюда, видишь эти огромные коричневые пятна? Ни одной дороги. Сотни и сотни километров — никого. Добираться туда нужно на вездеходе, да и то дальше Нганиалала не уедешь, а это — в нескольких сотнях километров к востоку. Полная пустота, никакой цивилизации, земля, заливаемая приливами. Да там можно годами скрываться. Он взял с собою мать, старуха знала, как выжить вдали от людей. Там, где мы видим камни, они чуют воду. Умеют читать книгу природы. Собирать коренья, ягоды, ловить всякую мелкую живность. Власти так и не нашли их. Куда ты хочешь попасть?

— В Sickness Dreaming Place.

— И тому есть причины?

— Да.

— Хмм. Это нелегко. — Он ткнул пальцем в карту. — Здесь. Слисбекские копи. [22] — На карте стояло: Пустыня. —Официально туда никого не пускают. Это место всегда было сложным. Когда Лейхгардт в тысяча восемьсот сорок пятом году попал в Южную Долину Аллигаторов, у него начались проблемы с племенем Jawoyns, которое там обитало. Они считают эту землю священной. Там, видите ли, обитает дух предка, не желающий, чтобы его беспокоили; нарушители запрета погибают в муках. Место прозвали Больной Землей,там оказался необычайно высокий уровень радиоактивности. Священное это место или нет, но там под землей — залежи урана. С тысяча девятьсот пятидесятого года там начали добывать золото, уран, палладий и бог знает, чего еще. Так что по вине государства была отравлена вода, исчезли некоторые виды животных, были нарушены права племени на священную землю и мифических предков и ситуация стала взрывоопасной. Хорошо хоть, сохранились чудесные рисунки на скалах и в пещерах Ласко…

22

Урановые копи на севере Австралии (англ.).

Но тут на террасу влетела Альмут, размахивая газетой. Едва кивнув Сирилу, она плюхнулась на стул. Альмут не смутить ничем, даже присутствием столетнего старика.

— Погляди-ка! И сразу поймешь, чем ты от них отличаешься: «Предки запели аборигенку до смерти»! Я попыталась представить себе, как это можно сделать. Некоторые звуки могут убить человека. Звук капающей в ведро воды, говорят, может свести человека с ума. Но пение? Может быть, такое медленное, с ритмичными подвываниями, как сегодня в музее, я там едва не потеряла сознание, не понимаю, как ты могла их так долго слушать. Эти низкие звуки пробирают до костей и — з-з-з-з-з — сверлами впиваются в коленки, как бормашина в зуб.

— О чем говорит твоя подруга? — спросил Сирил. — Мне безумно нравится ваш язык, но я не понимаю ни слова.

Я перевела, и он расхохотался. Альмут, похоже, понравилась ему с первого взляда. Она вопросительно поглядела на меня:

— Откуда ты его выкопала? Я не знала, что такая форма продается, он похож на картинку из старого фильма. Чего он ржет-то?

— Запеть до смерти, — отозвался Сирил. — Забавно, если бы это можно было проделать. Но эти слова означают нечто другое, хотя результат получается весьма плачевным. Это может случиться с тем, кто нарушил принятые в племени обычаи. Украл чужой тотем, к примеру, или поступил вопреки каким-то еще запретам. Такого нарушителя изгоняют из племени и проклинают в песне. А после этого ни один член клана не смеет помогать изгнаннику. Раньше это означало смерть. Теперь таких людей можно встретить в городах, они живут подаянием. И никогда не смогут вернуться к своим.

Альмут слушала молча. Рассказ явно расстроил ее. Она поднялась с места:

— Одной иллюзией меньше. О чем вы говорили, когда я вошла?

— О Слисбеке. Сирил говорит, туда трудно добираться.

Странное имя не удивило ее совершенно, как будто она сто раз его слышала.

— Пусть тогда Сирил объяснит, как нам туда попасть.

— Он считает, что никак. Но мы можем попасть в другие места. Убирр. Какаду. Скалы Норланги.

Мы склонились над картой. Сирил указывал места, которые я называла, рукой, словно изваянной из полупрозрачного мрамора.

— А что же будет с Sickness?

— Ничего — я выздоровела.

12

Назавтра Сирил провожал нас в путь, стоя на террасе. Мотор нашей старенькой японки оглушительно тарахтел, но мы были счастливы. Альмут всю дорогу исполняла репертуар Марии Бетаниа, [23] а когда нам приходилось уступать дорогу тракам с длиннющими прицепами, шоферы, хохоча, высовывались из кабин и выкрикивали скабрезные шутки. Стоял октябрь: начало сезона дождей, the Wet,но до настоящих ливней дело пока не дошло. На сороковом километре мы свернули налево, в сторону Арнем-Ленд. Альмут бормотала себе под нос названия мест: Хампти-Ду, Аннабурро, Вилдманова Лагуна. Нам надо было сворачивать либо на Ябиру, либо на Йа-Йа, я не смогла найти ни того, ни другого на карте, а дорога тем временем превратилась в окаймленную дикими зарослями грунтовку, теряющуюся вдали.

23

Maria Beth^ania — знаменитая бразильская поп-певица.

Мы остановились у реки и услыхали негромкий свист. Crocodiles frequent this Area. Keep Children and Dogs away from Water's Ege. [24] Я глядела на переливающуюся, как тяжелый черный шелк, воду, на красную землю у себя под ногами, на причудливо изогнутые сухие листья эвкалиптов, похожие на высыпавшиеся из наборной кассы буквы. По этой дороге почти не ездили, мы брели, окруженные облаком пыли, а навстречу время от времени попадались такие же облака. Я чувствовала себя абсолютно счастливой. До Убирра мы добрались за час.

24

Здесь водятся крокодилы. Не подпускайте детей и собак к воде (англ.).

— Величественное зрелище, — пробормотала Альмут.

Я поглядела на нее вопросительно, а она, обведя рукой вокруг, обняла меня, словно оберегая от опасности. Потом сказала:

— Здесь все пропитано древностью. Мне показалось вдруг, что я бесконечно стара, что была здесь всегда. Что времени не существует вовсе. Просто кто-то забросил нас сюда, на эту равнину — то ли вчера, то ли тысячу лет назад. Если мы вернемся домой, нас вряд ли узнают. С виду-то мы те же, но в мозги загрузили другие программы. Я знаю, откуда взялось это безумие: нельзя было так долго смотреть в глаза Або. [25] Тебя это не пугает? Тысячу, десять тысяч лет смотреть в одни и те же глаза в окружении одних и тех же гор. Вечных гор, это непереносимо, — она засмеялась, — особенно если приезжаешь сюда на каникулы.

25

От слова «аборигены».