Потерянный снег

– Да, тут летом вообще жесть полная будет. Тебе ещё повезло, что тебя в Болонье взяли, а то, куда ты собирался своё добро везти, это ж юг Италии, там совсем другая страна. Там в тюрьмах условия ещё хуже.

– Ну, тогда действительно повезло… Слушай, а вас как арестовали-то, если не секрет?

Он работал в паре с карликового роста албанцем, который тоже говорил по-русски, – сутенёры. Одна из, пожалуй, самых нелюбимых и не уважаемых другими чёрных профессий. Так, по крайней мере, говорит большинство заключённых, естественно, не относящееся к числу сутенёров. Так говорят, а на деле сколько из них откажется от услуг, предоставляемых девушками с панели? О которых все почему-то знают и никто не любит говорить…

– Да мы, значит, сидели в кафе под открытым небом, пили кофе. Они нас в штатском окружили, и один из них достал из шорт удостоверение, говорит: «Пойдём». Даже кофе допить не дали, гады. – Он засмеялся.

Как-то, чтобы не сидеть в своей камере, я сходил к ним в гости. Сначала мы просто играли в шахматы с албанцем, но постепенно, когда разговорились с ними, меня будто затянуло в зловонную воронку отхожего места. Они с неподдельной садистской радостью рассказывали, что они любят делать с женщинами. Сидевший тогда с ними вор-молдаванин подхихикивал им, подбрасывая разные подобного рода идейки. Они втроём, изголодавшись по похоти, рисовали картину, в которой хотели бы оказаться после выхода на свободу. Омерзительную картину. После такой игры в шахматы хотелось пойти прямиком в душ и отдраить себя колючей мочалкой. С тех пор я держался от них на расстоянии.

Эти двое завалят своих адвокатов деньгами, отсидят они около годика и выйдут, широко улыбаясь нам на прощанье.

Был май, и я наконец-то выбрал себе адвоката.

– Вот, этот адвокат говорит по-русски и действительно работает, – сказал Сергей, протягивая мне визитную карточку.

«Этот адвокат говорит по-русски» – это было очень для меня важно. Так я мог дать ему номер родителей, чтобы он им всё объяснил и чтоб они обо всём договорились. Я так и сделал. Это был, несомненно, правильный выбор. Мало того, что он лично оказался заинтересован в том, чтобы мне помочь, оправдывая это тем, что «он сам когда-то был молодым и глупым», так он ещё и не взял больше положенного по закону за свои услуги. Дело он вырулил мастерски, практически просчитав всё до малейшей детали с точностью до недель. У него за спиной был десятилетний опыт работы. Но не этот опыт, а его благородное сердце подтолкнуло его оказать мне моральную поддержку, как бы это сделал не адвокат, а друг.

Помню, как я сидел перед ним с подавленным выражением лица, потухшими от бессонных ночей глазами, а он говорил мне со своим порой забавным акцентом:

– Ну, послушай. Дела обстоят так и так.

– Да, да, я понимаю. – Пытался я хоть как-то придать жизнь своей физиономии, выслушав уже в третий раз наиподробнейшее объяснение ситуации. Я осознавал, что ему лично было важно увидеть, что я стал спокойнее или довольнее.

– У меня бизнес в России. Я вообще по этой стране много поездил. Много русских повидал, и я скажу, что вы все такие.

– Какие?! – словно выйдя из оцепенения, поинтересовался я.

– Никогда не поймёшь, что у вас на душе.

Он выдержал паузу.

– Ну, ты пойми, что я могу и уйти, если тебе не хочется говорить. Я просто думал, что тебе будет приятно с кем-то поговорить на твоём родном языке…

Я очень благодарен этому человеку.

Когда я вернулся в камеру после первой встречи с адвокатом, решил прочитать одни из тех писем, что мне пришли из дома. Письма… вам никогда не удастся понять, какое значение они имеют для заключённого. Ведь альтернативой им служат только свидания два раза в неделю (это если есть кому навещать) и телефонный звонок – 10 минут в неделю.

Мама:

«Дима, привет.

Я так рада твоему письму. Очень тебя люблю (жалею, что редко тебе об этом говорила) и всегда буду на твоей стороне. Ты молодец. Это правда, что от судьбы не уйдёшь. Последние события – испытание для всех нас, чтобы меняться в лучшую сторону, в этом я с тобой полностью согласна.

Дима, ты нам очень нужен, поэтому береги себя. Очень надеюсь тебя скоро увидеть. Миша каждый раз, когда лает собака, надеется, что это ты вернулся. Он очень скучает, весь стал бледный и плохо кушает. Теперь я могу его обрадовать, скажу, что ты жив и здоров. Огромный привет тебе от всех. А по поводу адвоката не волнуйся – найдём мы деньги на твою защиту. Главное – это помочь тебе, остальное – просто мелочи жизни.

Ещё хотела поделиться опытом, это моё личное наблюдение. Если человек духовно развит, то ему за каждую сделку с собственной совестью жизнь бьёт кулаком в нос до крови… Лично со мной всегда так происходило.

Напиши, пожалуйста, можно ли тебе слать посылки и деньги.

Сообщи по списку, что тебе послать. Я готова к тебе даже приехать, если тебе это нужно, сынок. Если можно будет увидеться и поддержать тебя морально. На этом я заканчиваю. Завтра ещё напишу. Держись, сынок. Мы тебя ждём и скучаем. Словами трудно всё передать… О школе не переживай. Там мне сказали, что ты в любой момент можешь восстановиться и закончить 12 класс. В школе о тебе говорят только хорошее, считают, что ты попал в беду. Предлагают помощь. Хороших людей вокруг, оказывается, очень много.

Целую,

Твоя мама

Привет от всех».

Миша:

«Дорогой Дима!

Очень скучаю. Как же ты попал сюда? (В тюрьму) Ужасно, просто безумие! Желаю тебе поскорее вернуться!

P.S. С нетерпением жду ответа.

С пожеланием крепкого здоровья,

Твой брат»

Вечером, после приготовленного Сальваторе ужина, все смотрели развлекательные передачи по ТВ. Но это был один из вечеров, когда телевизоры по какой-то причине отключили. Это бывает, когда заключённые слишком много шумят, но в тот раз мы такого повода не дали. Может, проводились какие-то работы, может, что-то просто вышло из строя. Но вся загвоздка в том, что у заключённых очень быстро заканчивается терпение. Особенно когда их лишают того немногого, что у них есть.

– ТВ! ТВ! ТВ! ТВ! – через несколько минут в один голос орала уже почти вся секция, колошматя тарелками, кулаками и ногами металлические двери. Балаган успокоился, только когда несколько раздражённых охранников прошли по коридору, стреляя по сторонам злобными взглядами и выборочно останавливаясь у камер, чтобы сказать пару ласковых.

Нас заверили, что над проблемой работают.

Я не кричал и не стучал – телевизор я недолюбливал. Мне была приятна воцарившаяся тем вечером столь непривычная для ушей тишина.

Дочитав до конца главу найденной в библиотеке тюрьмы «Анны Карениной», я перевернулся на бок и заснул.

Обычно мне снился дом. Бывало, что, просыпаясь, я был настолько уверен, что я окажусь в своей комнате, что реальность ударяла по моему сознанию как хлыст. Мой разум упорно сопротивлялся факту моего лишения свободы. Скользкими щупальцами он вылезал из моей головы, соскальзывал с кровати на пыльный пол, протискивался через решётку двери, сдирая и без того облезлую краску, и полз мимо разбросанных окурков по коридору, мимо кабинета охранников, куда-то вглубь. Но длины осьминожьих щупальцев не хватало, чтобы дотянуться до последней двери лабиринта.

12

«Привет, мама.

Одна из новостей – это то, что я перешёл в другую камеру. Там сейчас молодой молдаванин Руслан, с которым мы, как сверстники, очень ладим, плюс он говорит по-русски. Я тебе уже рассказывал примерно, какая у нас здесь есть возможность бывать на свежем воздухе. Так вот, вдобавок к этим бетонным клеткам раз в неделю нас выпускают на пару часов погулять по живой земле. Там имеется два футбольных поля: одно – огромное, второе – поменьше. А ещё там есть небольшой тренажёрный зал и помещение для баскетбола. Туда иногда, особенно в дождь, пускают порезвиться сенегальцев.

Выпускают нас туда в час немножко неподходящий: час-полтора после обеда. Вся проблема в том, что июньское солнце в этот час жарит без всякой пощады. Трава сухая, а солнечный свет слепит глаза. Кто-то, несмотря ни на что, всё равно гоняет мяч, периодически обливаясь водой. Многие же прячутся в тени: играют в карты или шахматы. Кстати, о шахматах. Наши шахматисты – это несколько албанцев, один китаец и сербы. Между прочим, с сербами у меня отличные отношения. Вот есть тут один старичок, он говорит, что как только он выходит на свободу, идёт воровать. Его ловят, и он оказывается снова в тюрьме. И так каждый раз, снова и снова. Он говорит, ему больше некуда податься, он никому не нужен, а здесь и крыша над головой, и бесплатное питание. Вот так почти всю жизнь. Или вот Горан. Добрейшей души человек, прост и искренен. Я это чувствую. Но вот ворует. Да и как он умудряется?! Природа наделила его телом настоящего двухметрового богатыря. Забавно…

Как-то сидел я на травке, погружённый в свои мысли, прислонившись к стене, и подошёл ко мне один нигерийский дедушка. Звали его Ибрагим. “Call your mind back! Позови обратно свои мысли!” – обратился он ко мне с неподдельной теплотой в голосе. Что меня в нём поражало, так это его смирение и спокойная мудрость. Но в его голосе чувствовалась горечь, печаль. Горечь от того, что он не смог раздобыть деньги на операцию одному из своих сыновей в Нигерии. А ведь именно это его заставило согласиться на перевоз в желудке капсул с кокаином. “Забросив в речку удочку, – делился он своим мировоззрением, – ты выловишь ту рыбу, что предназначена именно тебе”. По правде говоря, я так его до конца и не понял.

Я думаю, адвокат тебе уже написал о результатах вторичного анализа наркотиков. Эксперт сказал, что такое качество и такое количество не встречал за весь свой опыт работы. А это значит, что мне приписали отяжеляющую статью. И теперь мой потенциальный срок увеличился с 4—16 до 6—20 лет. Разумеется, плюс в том, что я пошёл навстречу следствию и рассказал всё, что знал. Но вся проблема в том, что ничего нового они от меня не узнали, поэтому на какую-то существенную выгоду рассчитывать не придётся. Ещё я сказал адвокату про звонки. Наконец всё улажено. Позвоню тебе уже в следующий вторник.

Передавай всем большой привет,

Дима»

«Привет, Настёна!

Уже когда издалека узнал твой почерк на конверте в руках охранника, чуть ли не заплясал от радости. Ты – единственный человек из класса, который мне пишет, и я это ценю.

Знаешь, я перешёл в другую камеру. Здесь я чувствую себя лучше благодаря обществу молдаванина Руслана. Третьим в камере – румынский цыган. Он не буйный, но с ним очень сложно найти общий язык. Никогда не забуду, как он жарил себе мясо, скребя металлической вилкой и без того исцарапанную сковороду. А когда она брызгала маслом, он отскакивал от неё, напоминая мне пещерного человека, отпрянувшего от стреляющего искрами костра.

А ещё я в прошлое воскресенье в первый раз сходил в тюремную церковь. Здесь вообще при желании можно писать просьбы, чтобы встретиться со священником, как я недавно узнал, даже с православным. Ну, так вот, сходил я на службу, больше из любопытства и желания встретить знакомых, которых судьба завела в другие секции. Мне стоило огромных усилий понять то, что говорил священник. У меня сложилось впечатление, что слова у него застревали и путались в его длиннющей бороде. Я чуть не помер со скуки.

Что касается моего положения в целом, то пока хороших новостей нет. Адвокат, правда, не теряет надежду и мне советует не падать духом.

В твоём последнем письме ты нарисовала солнышко, зелёную травку и красные цветы – всё как здесь: ослепляющее солнце, стриженая трава газона и красные редкие маки, торчащие из-под серых стен. Как ты угадала?

Твой итальянский друг,

Дима»