Потерянный снег

Я дописал последнюю строку и отложил ручку. Было поздно – все по постелям. Мимо нашей камеры на тележке охранники провезли итальянца. Кажется, он спал. С тех пор, как его привели в нашу секцию, он всегда спал. Его везли на тележке, потому что он не был в состоянии встать или даже проснуться. Он ушёл далеко в свои сновидения, далеко от этой реальности. Реальности, в которой его, может, кто-то недолюбил, в которой он, может, что-то недопонял, недоучил, недохотел. Его увезли на тележке, потому что он спал. С тех пор о нём никто ничего не знал.

13

– Come stai? 27 Ну как ты, Дмитрий? Итальянский уже выучил?

– S`i, qualcosina ho imparato gi`a 28

– Ну, вот, уже скоро лучше меня будешь по-итальянски разговаривать. Lo so che sei un ragazzo intellegente 29

Адвокат понизил голос и облокотился на спинку стула. На нём был лёгкий бежевый костюм, светлая рубашка и галстук под цвет. Он умел одеваться со вкусом. При этом было заметно, что на одежде он не зацикливается: это угадывалось по толике небрежности, простоты, которыми была «приправлена» его манера держаться.

27

Как поживаешь?

28

Да, кое-что уже выучил.

29

Я знаю, что ты умный парень.

– Ты уверен, что у тебя всё в порядке? По лицу не скажешь.

– Сплю плохо…

– Точно всё хорошо? Ты же знаешь, что можешь мне доверять.

На этот раз я нутром ощутил, как он пытается заглянуть мне в душу. Что-то очень беспокоило его. Я не понял, что именно так его волновало, пока он сам не разъяснил. Оказалось, что он параллельно вёл дело ещё одного молодого человека вроде меня. Только тому парню повезло куда меньше. Когда адвокат сказал с суровой сухостью в голосе, что этого молодого парня отпетушили, у меня всё внутри сжалось… Адвокат отсканировал до малейшего движения и взгляда мою реакцию. Убедившись для себя, что сия участь меня миновала, продолжил:

– Ну, ладно. – Он достал из портфеля какой-то документ. – Я хочу подать заявление в Tribunale della Libert`a 30 , чтобы просить о твоём досрочном освобождении. Свободу нам, скорее всего, не дадут, но я хочу пощупать почву. Хочу понять, как конкретно настроен прокурор. Мне нужна эта ясность, чтобы ничего не упустить.

Я понимающе кивнул.

– Вот, я, как твой адвокат, без твоей подписи никаких решений принимать не могу, – констатировал он, протягивая мне ручку.

30

Апелляционный суд.

После мы поговорили на совершенно отвлечённые темы, включая, разумеется, адскую жару. Конечно, я не стал рассказывать адвокату о тех проблемах, которые мне выпали в тот период. В камере со мной и Русланом уже был другой румын. Он был человеком добрым, проблем не создавал. Вёл себя, правда, порой как ребёнок в переросшем теле, да и внешне напоминал он телепузика. Но спустя некоторое время Руслан ушёл. С одной стороны, я был очень за него рад. Но я осознавал: крайне маловероятно, что я смогу найти ему достойную замену. На его место пришёл ещё один румын по кличке Calul, Конь. Ему было около тридцати пяти, он был высоким, но худым. Сначала всё вроде бы шло неплохо: он не шумел, не повышал голоса. Зато когда освоился, повёл себя иначе. Я не сразу понял, зачем он приглядывался к моим бицепсам, не сразу понял, что, когда он объявил, что верхний этаж кровати я ему должен уступить, он не шутил. Несколько раз он позволил себе повышать на меня голос, оборачивая всё как бы в шутку… как бы.

В результате всего этого я помрачнел, не понимая, как лучше поступить. Я был на 10 лет его младше, и в моём опыте это было впервые. На его «уколы» отвечал молчанием. Молчанием, звенящим моим недовольством. Ни да, ни нет. Не прервал его поведение резкими словами, но и не втянул шею, как подчинившийся. Я кипел от гнева, но не решался, как говорится, поставить его на место. Боялся. Боялся, что не смогу обойтись без драки. А я не хотел рисковать рапортом из-за этого Коня.

Я слышал, что в России, например, это отменили. Но вот в итальянских тюрьмах за хорошее поведение, плюс участие в образовательных курсах, включая школу, заключённый вознаграждается сокращением срока примерно на одну шестую от его общей длины. Сказать по правде, это ОЧЕНЬ стимулирует заключённых лишний раз не доводить дело до мордобоя или чего хуже. И я не был исключением.

Калул, вернувшись как-то с прогулки, сказал, что в пятницу мы произведём обмен кроватями. Я в очередной раз ответил молчанием, продолжая чтение моей книги, лёжа на матраце. В камере царила напряжённая атмосфера. Наш третий сосед делал вид, что ничего не происходит.

– Да ты его раздавишь как муху, – уверял меня мой албанский приятель Элтон. – Ты посмотри, какие у тебя мускулы, а если что, мы тебя защитим. Нас, албанцев, в секции меньше, чем румын, но они нас всё равно боятся.

– Ты албанцев в дело лучше не вмешивай, в противном случае здесь начнётся межнациональная война, – советовал мне позже в камере телепузик.

Наступила пятница. Загремела о пол заклинившая кофеварка. Послышалась ругань на румынском. Я продолжал невозмутимо смотреть телевизор, сидя на табуретке.

– Мы же договаривались! Всё, в понедельник меняемся! – Он сел и закурил красные «Мальборо». Его руки тряслись.

Я молчал. Но для себя я решил, что если в понедельник он не скажет ни слова о смене постели, победа за мной.

В понедельник утром Элтон позвал меня принять солнечную ванну и просто поболтать, размять косточки. Калул же, странное дело, остался в камере. Погода была замечательная, я отлично провёл эти два часа, но мысль о том, что меня могло ожидать что-то неприятное, не покидала меня.

Возвращаясь к двери моей камеры, мы с Элтоном проверили, чем занимался Калул: он оказался на своём месте. Я успокоил моего албанского друга и отпустил его восвояси. После чего зашёл в камеру…

Калул не обмолвился и словом об обмене и с того дня полностью изменил ко мне своё отношение. Я победил. Победил, ни разу даже не повысив голос. И никаких рапортов.

– Каждый день твоего там пребывания отнимает у тебя здоровье, сынок.

– Да, я понимаю, – ответил я в трубку, стоя в тесной телефонной кабине.

– Всё у тебя будет хорошо. Адвокат очень толковый… Ой, а что это там за шум?

– Это в соседней секции для тунисцев кого-то на свободу выпустили. Вот, вижу его. Ай. Видимо, он переборщил с прощаниями: охранник ему только что залепил оплеуху. Он очень на него зол.

Пауза.

– Как ты эту жару переносишь? У вас-то июль не как у нас.

– Тяжело переношу. Ой, мы тут, кстати, бастуем.

– Да?

– Угу. Кто-то вот тюремную пищу не ест. А так все начинают барабанить кто руками, кто тарелками, кто чем. И кричат на всех языках: свобода!

– А зачем?

– Да тюрьмы переполнены. Тут, говорят, в некоторых секциях людей спать на пол кладут. И такая ситуация в целом во всей Италии. Государство всё говорит о решении, а так ничего толком почти и не сделало. Вот мы и шумим в час, когда в тюрьму или родственники, или адвокаты наведываются.

– Ужас. А вам за это что-то будет?

– Руководство шуметь позволяет, главное, говорят, чтобы ничем не бросались, а тут любят кидаться, и не только фруктами, но и горящей бумагой, или вообще баллончики газовые взрывают.