Потерявший веру

Я хочу погрузиться туда, в него, и сгореть от жара, воспламениться под его руками, но не делаю ни шага. У кончика позвоночника я нахожу что-то (кое-что, что очень похоже на взгляд, что он дарит мне) и выпрямляюсь, я достаточно высокий, чтобы оказаться с ним нос к носу.

— У них также есть кое-что и Ваше, — предлагаю я ему с усмешкой, которая таит в себе знание. — Ладно, мне следует уточнить. Это кое-что Фей, но я выяснил, что Коул и его жена в настоящее время мертвы… — я позволяю моим намереньям задержаться со вздохом и поглощаю интерес, зажженный в его глазах, — …ты захочешь разобраться в этом вопросе сам, прежде чем привлечёшь внимание своего брата.

— Что у них есть, что принадлежит Фей? — спрашивает он, его внимание достигло максимума.

Я улыбаюсь. Это торжествующая улыбка. Своего рода «я поймал тебя» улыбка.

— Её сестра. У них сестра Фей.

Глава третья

Люк

Херня.

Этот ублюдок может и интересует мой член, но, в отличие от других мужиков, тот никогда не руководит мной. С чего бы, если, так или иначе, я всегда беру то, что хочу?

И он врёт напропалую.

— Шлюха Крэйвен последняя в её роду. Тебе следовало бы получше постараться, чем это, Реншоу. У неё нет сестры.

Джеймс перемещается почти неощутимо, вся тень, затронувших его ранее переживаний, ушла, и передо мной — тот грозный мужик, которого я встретил в тот самый первый день.

Он самодовольно улыбается, перед тем как поправить меня насчет своего имени, имени, связанного с его родителями, родителями, который соединяют его с Гримом.

— Купер, но ты знаешь об этом. Ты можешь верить мне относительно ещё одной дочери Крэйвен или нет. Мне нет выгоды вводить тебя в заблуждение.

— Ты убедил меня принять участие в этой глупой затее, — я не ошибаюсь и борюсь с потребностью схватить его за горло и поставить на колени, когда буду глубоко проталкивать дуло моего пистолета в его сладкий рот. — Я бы сказал, что ты уже извлек выгоду, но если у тебя нет конкретных доказательств, которые простимулируют меня вести… — мои глаза опускаются на его губы, и мой голос понижается на несколько октав, прежде чем я добавляю, — …вести себя хорошо, тогда тебе лучше начать думать о способах, которыми ты сможешь попытаться меня отвлечь от пролития крови каждого. Поскольку, Джеймс Купер, я очень искусен и по части вести себя хорошо и по пролитию крови.

Он не взглатывает сильно, как большинство людей в его положении делает из-за моей угрозы. Он не пытается прервать зрительный контакт или показать любой признак слабости из-за моих слов, и е*ать, если мои брюки не начинают немного жать в области паха от его выдержки. У этого мужчины есть яйца. Мысль схватить его за них и заставить умолять, вызывает у меня слюноотделение.

— У меня есть доказательства, — отвечает он, не мигая. — Заходи в самолет и пристёгивайся. Мы немедленно взлетаем.

Он отвергает меня твёрдой челюстью и тёмными глазами, которые смеют мне не повиноваться. Когда я продолжаю молчать, он поворачивается ко мне спиной и проходит дальше в самолёт.

«Да, — шепчет мой монстр, когда мы наблюдаем, как его большая фигура мощно перемещается через маленькое пространство. — Мы оторвёмся, ломая его».

***

Через десть минут после взлета, толстая коричневая папка падает с глухим стуком на стол передо мной, сопровождаемая бокалом наполовину полным виски. Я поворачиваю голову вовремя, чтобы увидеть Джеймса, небрежно идущего обратно к своему месту, его подтянутая полная задница и крепкие бёдра натягивают ткань брюк с каждым шагом. Кому-нибудь ещё не сойдёт с рук то, что он делает, и осознание этого выводит меня из себя.

Я отодвигаю спиртное на край стола. Я редко пью, предпочитая ясную голову, и нуждаясь в поддержании контроля, чтобы сохранить свою маску на месте. Алкоголь — вызывает у меня отвращение. Слабость — вызывает у меня отвращение.

Если Вы не можете контролировать свои побуждения, если Вы позволяете им управлять, то рисуете идеальную мишень на вашей спине для Ваших врагов — уничтожение точно в цель. Я никогда не стану слабым. Это единственная вещь, в которую я верую.

Открыв папку, я поднимаю первый лист бумаги, и мои глаза опускаются на изображение маленького ребенка не старше двенадцати или восемнадцать месяцев. Она похожа на любого другого ребенка этого возраста без каких-то особенностей, кроме как пускания слюней на подбородок и толстый слой жира, покрывающий её кости. Я полагаю, что это девочка только из-за цвета её наряда — розового.

Отбрасывая эту фотографию лицом вниз, я беру следующую. Эта изображает девочку в возрасте четырех, возможно пяти лет. У неё тёмные волосы, как у Фей, но опять, никакого другого поразительного сходства. Она выглядит, ну, в общем… счастливой и довольной, с какой-то куклой в одной руке и широкой улыбкой на круглом лице.

Третья страница — фотография той же девочки теперь уже в возрасте десяти или одиннадцати, сидящей рядом с женщиной. Женщиной, которая не является почившей матерью Фей, насколько я помню, как выглядела жена-шлюха Алека Крэйвена, хотя она имеет с ней поразительное сходство. Девочка сидит рядом с ней на диване, смотря на женщину (скорей всего мать) взглядом детского обожания, которым дети одаривают тех, кого любят и кому безраздельно доверяют. Взгляд женщины возвращается ей в десятикратном размере.

Четвертая фотография — девочка подросший тинэйджер. Никакой темноволосой матери на этой фотографии и разница между этой и последней — сурова.

Пропал детский жирок, эта молодая женщина передо мной — кожа да кости. Тёмные круги обрамляют синеву её глубоких глаз — глаз, которые кажутся пустыми и сломанными, а её бледная кожа — теперь болезненная тень былого здоровья. Её длинные тёмные волосы грязные и прилипают к её лицу, а её плечи интуитивно заставляют её казаться более юной и маленькой, чем на самом деле. Я не глуп. Я видел дюжины, нет сотни, возможно тысячи — мужчин, женщин и детей, которые смотрят точно так же как она. Теперь она — собственность. Теперь она просто рогатый скот. Расходный материал в рабстве у богатого человека.

Следующая фотография заставляет меня кое-что заметить. Зернистое изображение отца-тирана Фей — Алека Крэйвена, одной рукой обнимающего женщину с предыдущей фотографии, а другой рукой слегка сжимающего плечо молодой девочки, когда они спускаются по находящейся в тени обрамлённой деревьями дорожки. Для постороннего — это фотография обычной, счастливой семьи. Только я знаю, на что Алек Крэйвен способен, и вот почему выискиваю предупреждающие сигналы, и я удивлен, когда не нахожу свидетельство ни одному. Это на самом деле то, чем кажется. Мужчина, женщина и юная девочка, счастливо наслаждающиеся обществом друг друга.

— Я думаю, что он любил её, — произносит Джеймс из-за моего плеча.

Я не признаю, что его слова застали меня врасплох. Вместо этого я кладу страницу лицом вниз и беру следующую. Я был так озадачен фотографией, изображающего Крэйвена, как счастливого семейного человека, что не услышал, как подошёл Джеймс и сел позади меня.

— Хммм, если ты так говоришь, — всё, что я предлагаю ему в качестве ответа, перед тем как поднимаю следующую страницу и подношу ближе к лицу.

Я даже не вздрагиваю от пропитанного кровью тела. Я видел намного хуже ближе и более личное. Женщина (женщина Алека) смотрит на меня глазами мёртвой рыбы, лента смерти превратила их до этого яркую синеву в непрозрачный мрамор. Её рот молчаливо открыт в вечном крике, а руки прикрывают широко открытый живот в попытке защитить плод, который был слишком рано вырван из её матки и отвергнут как недоеденный кусок мяса. Я не доктор, но младенец, который никогда не сделает своего вздоха, выглядит идеально сформированным, разве что немного маловат с одной стороны, но это говорит о том, что она была, по крайней мере, на втором триместре беременности, когда умерла.