Потомок Мансуровых

Сколько хозяев, сколько земель сменил этот свиток, прежде чем очутился в Верхнем Царстве, пока не залег под невысоким холмом ("бесперспективным", как считал сам великий Шарло), в безвестном саркофаге, под тряпичным затылком мумии. И этот-то саркофаг нчшел Мансуров в первый же день раскопoк, редпринятых им на свой страх и риск в отсутствие прославленного метра. Словно вело его непостижимое наитие, словно сама судьба взяла его за руку, подвела и сказала: здесь!

И не сама ли судьба вывела его загодя, с рукописью на груди под рубашкой, из лагеря археологов, пораженного странной и мгновенной эпидемией? Судьба, конечно.

Ох, лейтенант. .. Не рассказать мне тебе этого. Не поймешь ты меня, не поверишь, во всяком случае. Не рассказать, как год за годом расшифровывал Мансуров этот убийственно-тяжкий текст, работая как проклятый, как расшифровал в конце концов. И знает он теперь, единственный на земле, о планете Цилле, о циллонах, о цели экспедиции двадцать четвертого старта. Имеет представление князь о великих знаниях циллонов, накопленных за долгие тысячелетия их цивилизации, о великих знаниях, загнанных в подкорку потомков тех, что прошли Круг Забвения и стали затем катринариями. Да еще заодно поднабрался князь Мансуров, копаясь в древних источниках, всяческой эффектной жреческой чертовщины. А главное, знает Мансуров, знает, где находится звездолет одиннадцатого старта! И самое смешное, лейтенант, что это-то было для него наиболее легким делом. Просто вспомнился однажды князю янтарный перстень-пария в бабкиной шкатулке с драгоценностями. "Ах, мой друг, - гундосила, бывало, бабка по-французски, - будьте поласковее с этим уродцем. Это подарок вашего деда".

Урод-не урод, а все же странно выглядел в перстне огромный, бесформенный, нешлифованный янтарь с сеточкой трещин, как бы порожденных взрывом изнутри, От соринки, заключенной в янтарных недрах. Такой странной, веретенообразной соринки... То ли хвоинка попала в смоляную каплю, то ли семя.

И кабы не дедова память, не лежать бы этому перстню в шкатулке в соседстве с бесценными фамильными кулонами и диадемами.

Вспомнил Мансуров перстень, соринку-хвоинку эту - веретено, и каким-то опять-таки чудом сопоставил с вычитанным в бортжурнале упоминанием о том, что работающие на распаде милла двигатели циллоновых кораблей бессильны в вязких углеродистых средах.

Не сразу поверил Мансуров в еще одну невероятную свою удачу. Даже и сегодня дрожал его голос и губы кривились в волнении, когда он рассказывал о том самом вечере в полутемной мансарде, в Бельвиле. Судьба...

Хвоинка-соринка - звездолет одиннадцатого старта-так вот ты где! Звездолет циллонов, впоровшийся на подлете к Солнечной системе в микроскопическую спиральную туманность и уменьшенный, стало быть, вследствие этого в шесть миллионов раз... Нет, не поверишь, Листиков, я бы и сам ни в жисть не поверил.

Участковый, облокотясь о стол, слегка навис надо мной.

– Опять засыпаешь?
– спросил он с негодованием.-Ты спать сюда пришел? Спать, друг, дома надо. И шагай-ка ты домой. Точка!

Я поднялся. Прав-таки оказался князь, прав...

– Я пойду, - сказал я, - пойду. Ты только запомни: ровно в десять рванет на канале, как сказано. Или вы князя ловите, коли сможете, или меня задержите. Хотя бесполезно все это, товарищ участковый, не задержать.

– Как это не задержать?
– обиделся Листиков.
– Коли было бы за что, я б тебя, брат, за милую душу прищучил, во всяком случае. Только с какого, спрашивается, переполоха нам тебя задерживать? Начитался, понимаешь, детективов...

– Звездолет стартует, так вашу! Понимаешь? Корабль циллонов! Как там рванет, кого угробит-кабы я знал! А виноват буду я, через князя, через Мансурова... И не сделать этого я не могу! Не в моей воле, понял?!

Начал я спокойно, а теперь орал прямо в лицо участкового. Орал от беспомощности своей, от тоски, что копилась еще там, у парапета, от разговоров с князем, от воспоминаний всех. Главное же-от беспомощности ни изменить ничего, ни даже рассказать толком ничего я не мог.

– Князю решать, а мне делать!-кричал я.
– Робот я, робот!
– Потом опять вдруг стало мне все безразлично, дохло как-то, ватно-опилочно. Впрочем, - сказал я Листикову, - может, и зря я тут... Может, и взрыва-то никакого не будет. Ну прощай, извини, лейтенант. С легким паром!

Я пошел к двери.

– Мозги ты мне запудрил, друг,-вслед мне простонал Листиков.
– Ох запудрил! Псих ты, брат, какой-то, чудак, во всяком случае... Да погоди ты! Эй, Сурин, квартира-то твоя - семнадцатая, что ли?

Я аккуратно прикрыл за собой входную дверь со стеклянной табличкой "Штаб ДНД".

Вот и исчерпана попытка, брат мой Кирюша...

"Вот и исчерпана попытка, брат Кирюша..."-все повторял и повторял я бездумно по дороге домой. А путь был совсем недальний. Вот парадная, вот и лифт.

Я ткнул кулаком в кнопку. Кабина, видимо, еще поднималась вверх. Я послонялся по площадке, заглянул в щель своего почтового ящика. Пусто. Где-то на самой верхотуре громыхнула железом дверь. Кабина двинулась вниз.

Давай, давай скорее! Я вдруг заторопился. Да скорее же! Я мотнулся было идти пешком, но в этот миг лифт остановился, осветился дырчатый узор в двери. Я нетерпеливо распахнул дверь.

– Кирилл Иванович! Какими судьбами?
– передо мной со своей осточертевшей мне наглой и заискивающей усмешечкой стоял Мансуров.
– Домой?
– спросил он.
– Прекрасное, великолепное решение! Чудесно, дорогой мой друг и соратник! Побездельничайте в предпоследний-то день отпуска, почитайте легонькое что-нибудь этакое, про шпионов-контрразведчиков, а лучше всего-ухо подавите минуточек сто двадцать, а? Хи-хи... Да не хмурьтесь, не хмурьтесь, золотой мой, янтарный, шрамчики-то циллоновские не напрягайте!

– Ну что вы за мной... Да буду я, буду в полдесятого! Знаете же... Не таскайтесь за мной, ради аллаха!

– Боже упаси, Кирилл Иванович!
– запротестовал князь.
– Недоверие, слежка... Фу, как только вы могли подумать! С вами мы тут встретились совершенно случайно. Ах, знакомый дом, знакомая лестница! Там,-он вскянул голову вверх,-жил когда-то мой хороший знакомый, студент-путеец. Сын нашей Антиповны. Умница, талант необычайный, горячее сердце, чистейшая душа. Но, к сожалению,-князь пригорюнился, - чахотка, чахотка. .. О, те вечера, те споры! Годы, годы быстротечные, годы... Эх, был кирюха!
– изумив меня, ляпнул князь.
– Был корешок! Зашел вот наудачу. Думал узнать, может, кто и помнит о нем, сообщит что-нибудь. И - никто, и ничего... Такие-то дела, такие-то, Кирилл Иванович, пироги. Господи!
– всполошился Мансуров, глянув на часы.
– Что ж это я вас задерживаю? Входите, пожалуйста,-распахнул он предупредительно лифтовую дверь и приглашающе простер руку.-Ну не хмурьтесь, прошу, встреча наша, повторяю, была совершенно непреднамеренной. До свидания, Кирилл Иванович. До девяти тридцати. Адью!

Князь покрутил ладошкой над головой и бодро, почти чечеточно обстучав подошвами ступени, скользнул за дверь. Парадная опустела.

Я вошел в лифт, и дверь его захлопнулась за мной, точно дверца несгораемого шкафа.

И поехали мы наверх-я и тот циллон в зеркале. Вот они, эти самые Шрамы Циллыкастовый знак, звено цепи, пароль векор...

Клеймо веков. Вот ведь когда аукнулись тебе эти морщины, Кирюша.

Лифт дернулся и встал. У дверей своей квартиры я постоял чуть, пытаясь собраться с мыслями. Где там... Я позвонил. Звонил и звонил, и когда за дверью заспешили мелкие, твердые шажки и щелкнул замок, мой палец все еще был на кнопке.

– Кирюша! Что с вами?-изумилась открывшая дверь соседка.-Звоните как на пожар, а ключ в руках.

И правда. Ключ-то я, оказывается, вынул.

– Извините, Ирина Кондратьевна, не сообразил,-улыбнулся я старушке.

– Да пожалуйста, пожалуйста, - сказала она, глядя мне в лицо внимательно и тревожно.-Что с вами, Кирюша? На вас же лица нет!

Она еще раз пытливо и быстро оглядела меня, мимолетно повела носом мол, не выпил ли?

– Нездоровится малость, Ирина Кондратьевна, - сказал я, - пойду полежу.