Потомок седьмой тысячи

— Заманчиво, — повторил он. — Но не получится, что мы вовсе останемся без машин? Какая гарантия? Все поставки текстильного оборудования идут через фирму Кноопа.

— Сведения у вас точные: именно через фирму Кноопа. — Грязнов говорил, отвернувшись к окну, палец чертил на стекле линии, похожие на волны. О его ухмылке управляющий догадался только потому, как он произнес эти слова. — И все-таки рискнуть стоит. Ярославская мануфактура — крупный заказчик. Заводам выгодно иметь с нами контакт. Больше того, я предложил бы владельцу подумать, что делать с сырьем. Весь остров и центральный склад забиты хлопком. До конца навигации ожидается еще несколько партий. Я не подсчитывал, но не ошибусь, если скажу, что запаса хватит на пять лет.

— Что же, это, no-вашему, плохо? — раздражаясь, спросил управляющий. — Из года в год накапливаем на случай недорода, еще каких-то причин.

— Совсем неплохо. Но согласитесь — нерасчетливо. Чисто русское упрямство — держать товар на складе, не получая за него прибыль. Не лучше ли продать излишки, и по более дешевой цене.

— Тут уж я вас совсем не понимаю.

— В руках фирмы Кноопа не только поставка оборудования, но и значительная часть потребляемого фабриками хлопка. Наша мануфактура, заимев свои хлопковые плантации в Туркестане и на Кавказе, освободилась от невыгодных услуг. Не правда ли, заразительный пример для других фабрик? Пора кончать с засильем англичан… Продажа излишков хлопка по более низкой цене крепко ударит фирму Кноопа. Мы терпим некоторый убыток, но он с лихвой окупается: повышаем престиж мануфактуры, налаживаем прочные деловые сношения с другими фабриками. А увеличение заказов на пряжу позволит расширить производство… Если разрешите, я более подробно изложу владельцу свои соображения…

Управляющий грыз ноготь, раздумывая. Когда молчать было больше нельзя, сказал:

— Воля ваша, сударь, сообщайте. — Пересилил себя, добавил ласковее: — Проект несомненно заинтересует владельца.

Ему было трудно смотреть в глаза инженеру. Грязнов опять одержал верх. Получается, что печется о делах фабрики не управляющий, кому в первую очередь нужно заботиться об этом, а другие. С горькой иронией подумал о себе: «И я-то хотел осадить его, указать на подобающее ему место. Старый дурак…».

— У меня к вам еще просьба, — сказал Грязнов. — На фабрике работал опытный мастеровой Крутов. С ним случилась неприятная история. Человек уже и так намаялся… Контора — и, кажется, с вашего ведома — отказывается принять его на фабрику. Я прошу зачислить Крутова на старое место…

— Зачем это вам? — поморщился управляющий.

— Когда-то вы сказали, чтобы я постарался быстрее понять мастеровых, этих потомков седьмой тысячи. Иногда кажется, я начинаю понимать. Крутова уважают рабочие. Через него я стану влиять на них…

— Как бы влияние Крутова не пошло на обратное тому, чего вы добиваетесь. Сегодня мне приносили список драчунов на Ивановском лугу. Сдается, там есть фамилия Крутова.

Инженер энергично возразил:

— На этот раз вы ошиблись. Вчера он, как истинный рыцарь, сопровождал мою сестру по пути из города. Варя от него в восторге.

Упоминание о Варе разгладило морщины на дряблом лице управляющего. Почему-то решил, что именно Варя просит за Крутова. Грязнов из гордости не хочет сказать об этом.

— Пусть будет так, — согласился он. — Грешно хорошего мастерового выставлять за ворота.

5

От Забелиц к каморкам тащились розвальни, запряженные худой клячей неопределенной масти.

Неделю назад сковало, и выпал первый слабый снег, не успевший как следует покрыть землю. Сани натужно скрипели, лошадь еле переставляла ноги, с каждым шагом мотая головой. Тусклые загноившиеся глаза ее были подернуты печалью.

Сбоку саней с вожжами в покрасневших от холода руках, как на ходулях, шагал Прокопий Соловьев, поглядывал на воз и на жену, идущую сзади. Жена была недовольна, и он это видел.

На возу закутанные в тряпье сидели ребятишки мал мала меньше. Испуганными округлившимися глазенками оглядывали косые улочки рабочей слободки, высокий и длинный без конца и края забор, опоясывавший фабрику, в страхе жались друг к другу.

Проехали мимо ворот Рабочего сада, на зиму заколоченных досками крест-накрест, и свернули к корпусам. У шестого корпуса остановились. Прокопий замотал вожжи о передок саней, стараясь придать голосу бодрости, сказал:

— Приехали, Дуня… Располагайся как дома. Оно тесновато, сама видела… Опять же Федор снова поселился. Зато в тепле, не в стуже.

Евдокия тоскливо осмотрелась. Каменные неприглядные казармы. «Господи, — пришло ей на ум, — здесь и снег-то черный. От копоти, что ли?» Смахнула рукавом набежавшие слезы.

— Занюнила, — раздраженно одернул ее Прокопий. — Чай, тут тоже люди живут. Привыкнешь…

— Так я… дома жалко…

Прокопий зло дернул веревки, опутывавшие воз.

— Все уже теперь, реветь поздно. Экие хоромы оставила. Тьфу! — Обернулся к детям, спросил с участием: — Замерзли, поди?

— Не, — послышался дружный ответ.

— Слезайте, детки, и скорее в крыльцо, — ласково сказала мать. — Теперь здесь будете жить…

Ребятишки посыпались с воза. Кто в опорках, кто и просто босиком, закутанный в отцовский пиджак или старую шубейку. Зябко поеживались, со страхом вглядывались в темный подъезд.

— Леле — узел, Ванятке — кастрюлю, Петьке — одеяло, — приговаривал Прокопий, раздавая ребятам вещи с воза. Жене подал старый помятый самовар, сам ухватился за сундук с одежкой.

— А мне? — плаксиво спросил самый младший, увязанный теплым платком.

— Ахти, наказание какое! — воскликнул Прокопий. — Семена забыл. Цепляйся за мамкин подол, помогай самовар тащить.

За отцовской спиной куда смелее вступили в холодный мрачный подъезд. Из коридора тянуло душной прелью, неслись голоса. Гулко стучали опорки по цементному полу.

— Вот сюда, сюда, — суетливо направлял Прокопий.

А на улице к оставленной без присмотра лошади подошли подростки — Егор Дерин и Васька Работнов, многозначительно переглянулись.

— Пойдет?

— Не, Егор, из такого хвоста тягучей лески не выйдет.

Васька намотал на палец тонкую прядку, выдернул.

Лошадь дрогнула выпертыми ребрами, опустила голову, словно стыдясь, что ее хвост не годится даже на лески.

— Ну и брось. В базарный день на Широкой надергаем.

Из подъезда вышел Прокопий, увидел в Васькиных руках волос, прикрикнул:

— Я вам, сорванцы!..

— А, это вы, дяденька, — не испугавшись, обрадованно сказал Егорка. — Это ваш конь? Хороший!..

— Конь добрый, не жалуюсь, — поддался на лесть хозяин. — Цены ему не было, когда помоложе был.