Повесь луну. История Салли, которая берет судьбу в свои руки

Потом из дома прибежала Джейн, вопя какие-то ужасные вещи. Она орала, чтобы я держалась подальше от ее сыночка, потом подхватила его на руки – лицо расцарапанное, ручки и ножки свисают, как у тряпичной куклы – и унесла его в Большой Дом.

Я побежала за Джейн внутрь и хотела было подняться по лестнице, но она снова заорала мне – мол, держись подальше, и я пошла в залу и была там, когда появились Герцог и доктор Блэк и взбежали вверх по лестнице.

Кажется, я слышу голос Эдди. Кажется, он жив. Очень надеюсь, что это так. Я не хотела навредить ему. Я просто пыталась сделать так, чтобы все были довольны. Но я знаю, что у меня неприятности. Большие неприятности. Не знаю только, насколько большие.

Я все еще сижу одна в зале, когда слышу, как на втором этаже хлопает дверь, потом чьи-то шаги, спускающиеся по лестнице. Герцог. Я узнаю его походку, тяжелую, но быструю. Он входит в залу. Чаще всего, завидев меня, Герцог улыбается и гладит меня по голове или ласково сжимает мое плечо, а то и сграбастывает в объятия… но не сейчас.

Вместо этого он опускается передо мной на одно колено, чтобы смотреть мне прямо в глаза.

– С Эдди все хорошо? – спрашиваю я.

– Он был без сознания, но пришел в себя.

Я ловлю себя на выдохе, словно все это время сидела, затаив дыхание.

– Так что поглядим, – продолжает Герцог. – Доктор Блэк хочет, чтобы он пару дней отлежался в постели, на случай если у него было сотрясение мозга.

– Мне жаль…

– Ой, да ладно, я, пока рос, сто раз получал по голове! Такая уж у мальчишек жизнь.

– Это был несчастный случай!

– Уверен, так и есть. Но, Молокососка, у нас возникло затруднение. Джейн уверена, что ты едва не убила своего младшего братца.

– Я учила его управлять «Дерзанием». Чтобы сделать тебе сюрприз.

– Я понимаю. Загвоздка в том, что Джейн считает, будто ты опасна для мальчика. Она зла. Ух как зла. Мы должны успокоить ее, Молокососка, ты и я. И ты можешь сделать это, на некоторое время уехав пожить к тетушке Фэй в Хэтфилд.

К тетушке Фэй? Сестре моей матери? У меня в гортани словно шар надувается, так что я едва могу дышать. Я едва помню тетушку Фэй. Она раньше жила с нами и помогала ухаживать за мной, и еще она каждый год присылает открытку на мои именины, но я не видела тетушку Фэй с тех пор, как умерла мама, а Герцог женился на Джейн, когда мне было три года. И Хэтфилд – это в горах аж на другой стороне округа, далеко от Большого Дома.

Из-за того, как Герцог на меня смотрит, у меня появляется ощущение, что ему не хочется этого делать. Может быть, я смогу упросить его не отсылать меня? Пообещаю, что буду хорошей, никогда больше не буду буйной, буду делать все, что нужно, чтобы успокоить Джейн, и никогда больше не сделаю ничего такого, что может навредить Эдди, и поклянусь в этом на целой горе Библий. Но при этом у Герцога такой тон, какой у него бывает, когда он уже все для себя решил, и если попытаться это решение изменить, то его глаза превращаются в сердитые щелки, и ничего не добьешься – только хуже сделаешь.

Поэтому я спрашиваю:

– Надолго?

– Только пока все не уляжется.

Часть первая

Глава 1

Скоро покажется солнце. Наш дом стоит у подножия горы – не особо далеко от железной дороги, – и другая гора вздымается прямо напротив нас, так что в нашем распоряжении лишь узенькая полоска неба над головой. По утрам это небо в основном затянуто плотным туманом, тяжелым, как мокрое шерстяное одеяло, и в иные дни солнце прожигает его только ближе к полудню. К тому времени мы уже прокипятим эти треклятые простыни, выколотим из них пятна и сможем развесить на просушку, а назавтра отнести в клинику и забрать наши денежки. Это позволит худо-бедно протянуть еще неделю.

Но нам нужно солнце.

Я то и дело поглядываю на восток, волевым усилием пытаясь заставить старину-солнце засиять, и в один из таких моментов вижу машину. Она спускается по серпантину горного склона напротив нас, то показываясь из тумана, то снова ныряя в него. Тетушка Фэй тоже ее видит. Мы перестаем ворочать простыни в баке и обе без единого слова смотрим, как она пересекает мост через Охотный ручей у самого подножия гор, въезжает в городок и исчезает из виду, потом пробивает туман уже на нашей дороге, той, что тянется вдоль ручья и железнодорожных путей. Это большая машина, длинная, как локомотив, и зеленая – того темного травяного оттенка, какой бывает у новых долларовых купюр. Никто в этих горах не ездит на такой машине. Насколько мне известно, только один человек во всем округе мог бы позволить себе такую. Машина подкатывает к выгоревшему указателю, на котором написано: «Наряды и прически Фэй», и останавливается.

– Я выгляжу, как страх Божий, – говорит тетушка Фэй, вытирая руки фартуком и трогая волосы. – Сейчас вернусь!

Она торопливо скрывается в доме.

Наверняка я тоже похожа на пугало, поэтому поспешно отираю лицо рукавом, пока высокий долговязый мужчина в темном костюме выходит из машины.

– Том! – выкрикиваю я, роняя длинную деревянную ложку, и бегу к нему, точно ребенок, которого отпустили с уроков. Я знаю Тома Данбара всю свою жизнь, но не видела его с тех пор, как он уехал в колледж. Если Том вернулся, если в будний день преодолел весь путь до Хэтфилда в дорогущем зеленом автомобиле, то он здесь явно не только для того, чтобы спросить, как я поживаю. Что-то случилось. Что-то очень хорошее. Или очень плохое.

Я крепко обнимаю Тома, и он отвечает мне точно таким же крепким объятием, потом берет меня за руки – и мы просто стоим, улыбаясь друг другу.

– Хорошо выглядишь, Салли Кинкейд.

– Вот уж враки! – Мое рабочее платье промокло насквозь, волосы выбиваются из рыхлого пучка, в который я убрала их этим утром, а от красных потрескавшихся рук несет щелоком. – Но это невинная ложь, так что я не стану использовать ее против тебя. Я лучше скажу тебе истинную правду. Чертовски рада тебя видеть! И ты тоже хорошо выглядишь.

И это тоже правда. Темные волосы Тома уже редеют на висках, но его лицо отчасти вернуло себе краски с тех пор, когда я видела его в прошлый раз, – когда он воротился с войны таким, будто что-то высосало из него всякую надежду и радость, и кожа у него была пепельного цвета, а в глазах застыло то нездешнее, контуженное, неподвижное выражение, какое сплошь и рядом бывает у парней, вернувшихся из Франции. Теперь он снова стал похож на моего друга Тома.

Я бросаю взгляд мимо Тома на зеленую машину с ее длинным капотом и еще более длинным телом, ее острыми углами и плавными обводами, ее блестящей краской и еще более блескучими никелированными деталями, такую изящную, современную и такую неуместную здесь, в Хэтфилде, где туман, дождь и роса стачивают грани проседающих домов и покрывают все созданное руками человека плесенью и ржой.

– Эта роскошь, должно быть, принадлежит Герцогу. Что стряслось? И за какой такой надобностью ты на ней аж сюда притащился?

– Это «Паккард Твин Сикс», только что с завода. И, Салли… – Том сжимает мои ладони, его глаза вглядываются в мои. – Это Герцог послал меня сюда. Чтоб привезти тебя обратно.

Привезти меня обратно. Девять долгих лет я ждала, когда услышу эти слова. Привезти меня обратно. Вернуть меня домой. Я верила Герцогу, когда он говорил, что я поживу в Хэтфилде совсем недолго, и продолжала твердить себе, что он пошлет за мной со дня на день, но проходили недели, потом месяцы… и «со дня на день» исчезло из моих мыслей. Герцог заезжал раз-другой в году, когда случалось оказаться в этой части округа, но визиты были краткими, он вечно спешил, а когда я спрашивала о возвращении домой, говорил, что время сейчас неподходящее, и я научилась не спрашивать. В последние пару лет он и вовсе перестал приезжать. И все же я всегда знала, что когда-нибудь, в один прекрасный день, я покину этот маленький городок в горах. И вот этот день настал.