Повесть будущих дней

Постепенно и Юзик научился так же смотреть на работу. Каждый недостаток, каждая мелкая потеря тревожило его больше чем раньше собственная потеря. Он знал, что в это самое время в другом месте другие рабочие тоже думают о других вещах, которые они производят для Курычей.

Юзик, как и все в его отечестве, хорошо знал, что каждая потеря приносит кому — либо вред. Разбилась стекло в их доме, — вот они и пострадали. Сломалась колесо у Захара — вот тот и потерял несколько рублей.

Сломалась коса у Максимковых родителей, вот он и потерял рубль, а если сломается автомобиль у пана, то его как-то не жалко: что ему значат несколько рублей? А если купить эти вещи, то никакой потери уже и нет.

И вот теперь Юзик увидел, что дело происходит совсем не так. Вот испортил Пархомчик машину. Кто потерял на этом? Он? Нет. Хозяин поместья? Да такого и вовсе нет. Весь коллектив? Но ему дали другую машину, и потери будто — бы и нет. И Юзик ясно почувствовал, как у него рождается совсем другой мировоззрение. Независимо от того, купил кто новую машину, или нет, — но та машина уже потеряна. Тщетна была работа тех рабочих, которые ее делали, создавали, везли, ставили; зря добывали где-то на Урале железо для нее, в далекой Сибири — уголь, и так далее. Потеря касается всех, всего государственного хозяйства; потеряно не несколько рублей, а сама вещь.

И если после этого Юзику случалось испортить какой-нибудь винтик, или увидеть, что-либо поврежденного, то он уже не думал, кто и на сколько потерпел потери, а жалел самую вещь.

Наконец, он начал понимать и то необычное наказание, которое дали Пархомчику. Юзик пользовался каждым случаем, чтобы понаблюдать за ним. Вот входит Пархомчик в столовую. Нельзя сказать, чтобы публика таращит на него глаза, но все таки посмотрит на него более внимательно, чем на других. А самому герою уже кажется, что все только и следят за ним. В зависимости от настроения, он принимал то безразличный, то задорный вид, то опускал глаза и садился за стол немного дальше от людей. Особенно плохо чувствовал себя, когда работница столовой спрашивала у него, как и у других, что ему подать, какое блюдо. Ему казалось, что все прислушиваются, какие блюда он выбирает, и чаще всего он отвечал: «все равно, что-нибудь». Если соседи друг другу тихонько что-нибудь скажут, то Пархомчику казалось, что это о нем. Глянет искоса в сторону и уставиться в свою тарелку.

Видно было, что еда являлась для него мукой. Он старался побыстрее закончить и выйти, выбирал такое время, когда людей было мало. Хуже всего было то, что никто ему никакой замечания не делал, все относились к нему как обычно. А если случалось, что возле него сядут товарищи, только что пришедший с работы, да начнут между собой говорить о производственных делах, — тогда Пархомчик как — то кривил лицо, словно улыбался, словно страдал.

Юзик смотрел на него и думал, что действительно худшего наказания нет на свете. Все работают, с спокойной совестью отдыхают, едят, чувствуют себя действующими и полезными членами коллектива, а тут болтайся, как выродок. Хотя-бы в какие не будь другие условия поставили, все же легче было бы. А то пользуйся всем, живи, как все, и каждую минуту чувствуй, что все это для тебя делают другие, что тебе одолжение делают, да еще незаслуженно.

Неприятны минуты чувствовал Пархомчик, когда, бродя по саду, встречал товарищей, которые идут на работу или с работы. Плохо было и в читальне, в кино и в других местах, предназначенных для отдыха после работы. Везде чувствовалась неловкость, и не только для самого Пархомчика, но и для всех других. Даже его ближайшие друзья это чувствовали.

Иногда Пархомчик с веселым видом начинал с ними разговор:

— Повезло мне в этом году, — хороший отдых имею.

— Ну и радуйся, а мы такого счастья не пожелали бы.

— Я не просился. А если им уж так хочется, чтобы я отдохнул, пусть так и будет, — погуляю.

— Неужели же ты чувствуешь себя хорошо?

— А почему ж нет? Погулял, отдохнул, снова погулял.

— Наелся, — добавил друг.

— Ну и наелся, — храбрился Пархомчик, — или во времени отдыха не едят?

— Скотина ты, как я вижу! Зря я тебя защищал! — плюнул товарищ и отошел прочь.

Если ближайшие друзья так смотрели на это дело, то чего было желать от более далеких, серьезных работников?

…Через дней восемь пошли слухи, что Пархомчик подал заявление, чтобы его допустили к работе. С этого же времени он начал к каждому обращаться с просьбой поддержать его, клялся, что никогда этого не повторится, искренне клеймил свое поведение. Куда делся его задиристый, наглый вид.

Следующий общее собрание допустил его к работе.

А товарищ Пархомчик с тех пор стал одним из лучших работников. Больше на него никто никогда не жаловался…

Зерновая фабрика

Лето выдалось жаркое; сухое. Две недели не было дождя. Ребята не удовлетворялись душем и ваннами, а предпочитали пользоваться прудом, что был возле поселка. Тем самым прудом с болотцем и березками, о которой слышал Юзик от отца.

С каким желанием побежал Юзик к этому пруду! Но и здесь увидел совсем не то, что думал. Это было не пруд, а бассейн с бетонными берегами и ступенями. Из прежнего болотца впадала в пруд речушка-канал, а по берегам был сухой лес-парк. Вокруг сухой тропки из песка и гальки и много скамеек. Даже были столбы с электрическими фонарями, которые зажигались во время прогулок. Несколько небольших разноцветных лодок стояла у берега.

Когда ребята подбежали к пруду, Электрон крикнул:

— Стой, ребята мы угощение забыли! Беги, Юзик, за кашей, что осталась с обеда.

— За какой кашей? Зачем — удивился Юзик.

— Карасям. Беги.

— Не знаю. Не дадут.

— Дадут. Ну, пойдем вместе.

Через несколько минут ребята вывернули в воду огромную миску каши, и тут только Юзик увидел, что в воде мелькало много золотистых карасей. Они, видимо, были почти домашние и совсем не боялись людей.

— Как-же ж их тут много! — промолвил Юзик.

Это у нас такая же отрасль хозяйства, как и всё другое.

И натешились же парни в пруду! И плавали, дурачились, и с берега прыгали, и на лодках ездили по каналу аж в середину леска.

Было уже часов шесть, когда вернулись домой.

Здесь Юзика встретил дед и сказал:

— А знаешь? Приезжал твой Антэк.

— Неужели? — обрадовался Юзик. — Где он? Пойдем скорее!

— Нету уже. Уехал.

— Чего так? Какая жалость!

— Дай мы сами удивились, — задумчиво сказал дед — Он приехал по делам МОПРа, должен был доклад делать. Люди начали было собираться, и вообще не было видно, что он думает уезжать. Подошел я к нему и говорю:

— Вот хорошо, что вы заехали к нам. Здесь как раз есть ваш земляк.

— Кто такой? — быстро спросил он.

— Да мой внук Юзик, — говорю, сын Михала, что в имении Загорского служить. Наверное, знаете?

— Знаю, знаю, как же ж. А где он?

— Да где-то играет с ребятами, сейчас придет.

— Жаль, что его нет, потому что я должен срочно ехать.

— Почему же так внезапно? — спрашиваю.

— Только что телеграмму получил, — говорит.

Собрался и поехал, словно сбежал. Очень это нас всех удивило. Неужели от тебя сбежал?