Повесть из собственной жизни. Дневник. Том 2

Господи, или я схожу с ума, или…

19 июля 1935. Пятница

От Бога спасенья не жди! За боль огневую в груди, За то, что у воли подрезаны крылья, За сладкое и неживое бессилье, За то, что теперь не поймешь, Где правда, где ложь. За все неживые, пустые года. За испепеляющее «никогда». За трудное страшное слово: «уйди». За все, что тебя стережет впереди, — Спасенья, — прощенья — не жди!

Юрий принял все эти слова на свой счет, понял их по-своему и пережил настоящее, большое горе. Днем мы были на итальянской выставке [343] , он был даже не мрачный, а тихий и даже ушел к себе в кабинет и рыдал, как ребенок.

— Милая, у меня большое горе. Я понял все. Случилось то, чего я больше всего боялся. Ты ни в чем не виновата. Ведь ты его любишь. И теперь всему, всему конец…

Когда же, наконец, я поняла, в чем дело, и объяснила, что слова «никогда» и «уйду» относятся не к нему, он сразу мне поверил, понял и понемножку пришел в себя.

343

Были на итальянской выставке — Выставка итальянского искусства «От Леонардо да Винчи до XVIII века» проходила в Petit-Palais, открытие состоялось в мае 1935 г.

Бедный, бедный Юрий!

22 июля 1935. Понедельник

Каждый раз, когда время подходит к 8-ми, в библиотеке я начинаю волноваться. Но, выйдя за ворота, с невероятной четкостью становится ясно, что Борис не придет.

Неужели же он так ничего не найдет мне ответить на то письмо? О погоде — грусть. В пятницу вечером — обычный «Tour de quartier» [344] , и зашли на Монпарнасе. Юрий говорит:

— Я понял, что разлюбил Париж.

344

Прогулка по кварталу (фр.).

И на обратном пути:

— Я разлюбил Монпарнасе, потому что там я всегда насторожен.

Кончилась эта прогулка слезами. Я плакала, а у Юрия не нашлось слов меня успокоить.

Юрия мне мучительно жаль. Но я опять стала раздражаться на него, пафосом жить нельзя, идиллия вечно продолжаться не может.

Юрий как-то спросил:

— Тебе очень невмоготу?

Не то, что «невмоготу», но очень грустно. И вот эту-то грусть Юрий мне никогда не может простить.

25 июля 1935. Четверг

Вчера сделала с Юрием чудесную прогулку на велосипедах. Дала велосипед Ел<ена> Евг<еньевна>. И лесными и полевыми дорогами — в Версаль.

Здесь было вклеено письмо Бориса. Из-за моей последней любви к Борису я это письмо сожгла, чтобы никогда и никто не нашел компрометирующего его документа. Не в моих принципах делать такие вещи — я люблю обнаженную правду — но из-за моей любви к этому человеку (от нее отречься я уже не могу) — я это сделала.

2 августа 1935. Пятница

Вчера Игорь уехал в колонию [345] . С большими трудностями, с большими скандалами дома, удалось это сделать. Подвез нас Зеелер [346] — уехал и не оставил никакого распоряжения, мы остались совсем без денег, начали разговоры о «нашей инертности», отом, что «если бы не мы, ничего б никогда не сделали» и т. д. А вот — взяли, да и сделали! Правда, отношения у нас совсем испорчены, с сегодняшнего дня мы даже разделились и по хозяйству, «чтобы улучшить отношения».

345

Игорь уехал в колонию — Как и прошлым летом, Игорь отдыхал в летней детской колонии Земгора в Эленкуре.

346

Подвез нас Зеелер — Поездка В.Ф.Зеелера в Эленкур, в Детскую колонию Земгора, связана с его профессиональной и общественной деятельностью — он был членом Совета Земгора; и, возможно, — с подготовкой к ежегодному, традиционному вечеру-концерту, который устраивала Детская колония совместно с приходом Храма Св. Николая Чудотворца в Булонь-Биянкуре.

Игорешку, неожиданно для меня, отпустили в прошлую пятницу. Прихожу к нему — дети встречают меня криком: «Il est gueri» [347] . Действительно, утром он был у доктора и несколько дней был признан здоровым. Игорь так разволновался, что даже плакал и не мог, конечно, объяснить, почему. Я ему принесла коржики — так он даже есть их не мог, отдал товарищам. Как было не взять его в тот же день!

— Игорь, но ведь я шапку не принесла. Как же ты пойдешь?

— Ничего, мама, можно в платочке, тут дают.

347

Он здоров (фр.).

— А главное, у меня нет денег на метро.

— Ничего, мама, мы пойдем пешком, — а у самого уже губы дрожат. Оставить его до завтра, этот последний день был бы для него тяжелее всех двух месяцев. Взяла. Так и пошел в платочке.

Первым делом пошли в редакцию «Посл<едних> Нов<остей>», благо не очень далеко [348] , заняла у Шарапова 1 фр<анк> на метро. Вот радости-то было! Пятница у меня вообще счастливый день! Бедный мальчонка! Эти два месяца были для него большим испытанием. А вот уехал опять на полтора месяца. Юрий хочет мне раздобыть велосипед, и тогда мы к нему съездим. Последние дни было очень много работы — надо было ему шить, штопать, бегать к Кровопускову, и вот ощущение пустоты и свободы.

348

Пошли в редакцию «Посл<едних> Нов<остей>», благо не очень далеко — В 1935 г. адрес редакции: 51, rue de Turbigo.

Во вторник, подходя к библиотеке, встретила Бориса:

— Вот вам письмо…

Так как я торопилась, рассказала ему об Игоре и простилась.

Письмо меня сначала огорчило, но, чем больше я его читала, тем больше примирялась с ним. Правда ли, что я люблю Бориса? Правда! И даже ревную его, хотя и признаю, что ревновать — это незаконно. Дней через 10 он уезжает на юг. Я не выдержала. Проводив Игоря, вчера поехала к нему. Но его не было дома, или он еще спал. Пришпилила на двери свою фотографическую карточку и ждала его вечером около библиотеки. Не пришел. Буду ждать сегодня. Мне просто с ним поговорить хочется, голос его услышать.

Конечно, обо всем этом я расскажу Юрию, надо только закончить эту главу романа.

3 августа 1935. Суббота

Вчера вечером на бульваре Pasteur встретила Бориса. Мы оба очень боялись встречи с Юрием и пошли по параллельной улице. Я торопилась, и разговор был короткий.

— Зачем вы ко мне приходили?

— Хотела вас видеть.

— Что же мне делать согласно вашему письму?

— Я не знаю. Что найдете нужным.

— Да, «вещи не хотят ставиться на свои места» — ни у вас, ни у меня.

— К сожалению, — а сама ну никак не могла удержаться от улыбки. Прощались. Молча целовал мне руку.

— Когда вы уезжаете?

— Во всяком случае, не раньше 15-го. Ну, вас я еще непременно увижу.

— Как хотите, — а сама опять смеюсь.

А сегодня опять поддалась искушению и пошла к нему в час. Конечно, не застала. Оставила записку: «Когда же вы бываете дома?» А сейчас послала ему свою книжку (он когда-то просил, чтобы «ему иметь») с короткой надписью: «Автору моего романа (который, вероятно, написан под мою диктовку). Ир<ина>». И внизу: «на память обо всем, что было и чего не было». Думаю, что придет в понедельник. В последний раз (я говорю честно: в последний раз) мне хочется его видеть, только не на улице, а так, чтобы подольше, чтобы договориться с ним не торопясь, по-хорошему, и проститься. С тех пор, как я почувствовала, что он слишком глубоко вошел в мою жизнь, что я его люблю — я опять перестала себя понимать. Зачем я опять начала эту «игру с огнем»? Я не знаю. Я знаю только, что скоро он уедет и вернется для меня уже другим. Интересно, что мы с Борисом всячески избегаем как-либо называть друг друга: по имени-отчеству уж очень официально, а просто по имени — не решаемся. А Юрий не называет его даже по фамилии, а просто: «этот господин».