Повесть моей жизни. Воспоминания. 1880 - 1909

Больше он ничего не хотел слушать, торопливо унося ноги из опасной ловушки.

Мной овладела глубокая грусть, и я медленно пошла домой. Блестящее торжество перестало интересовать меня. Те, во имя кого шла многолетняя борьба, остались чужды всему совершающемуся, как чему-то непонятному и не касающемуся их.

Мои бессмысленные опасения, что период революционной борьбы миновал, рассеялись как дым. До мирной жизни при парламентском строе, «как в Европе», было еще очень далеко, не говоря о том, насколько это было желательно.

Начало первого заседания было очень внушительно. Старый либеральный земец И. И. Петрункевич в первой же речи потребовал полной амнистии по всем политическим преступлениям.

Это произвело большое впечатление и, вместе с тем, предрешило судьбу Первой Думы. Правительство следило за ней крайне подозрительно и при первой возможности распустило ее, назначив новые выборы.

Думцы не пожелали подчиниться такому произволу и решили испробовать английский способ борьбы. Так как в Петербурге у них не было возможности собираться, полиция разгоняла их, то они решили устроить заключительное собрание в Выборге и оттуда обратиться с протестом к населению.

С величайшим волнением следили мы в Петербурге за таким необычным у нас открытым призывом к народу.

В Выборг съехались, конечно, далеко не все депутаты, не говоря уже о том, что правые не участвовали в совещании и были в высокой степени возмущены неповиновением властям.

Тем не менее собравшиеся в Выборге сочли число членов достаточным и составили воззвание к населению, призывая его прекратить уплату налогов.

Наша семья в это лето, как обычно, жила в Финляндии.

Летним утром, когда я ехала по делам журнала в город, на станции я встретила группу знакомых членов Думы, отправлявшихся в Выборг. Они рассказали мне, что произошло, и что они намереваются сделать. Мне тогда показалось, что это событие величайшей важности. Оно должно повернуть всю нашу историю на новый путь.

Я с большим волнением вернулась на дачу и рассказала Ангелу Ивановичу, каких великих событий мы становимся свидетелями. Он с интересом выслушал меня, но, к моему удивлению, остался совершенно спокоен.

— Ты напрасно возлагаешь такие надежды на этот акт, если они действительно его совершат. Они проявят этим, конечно, личное мужество. Но на ход нашей истории, помяни мое слово, это не окажет никакого влияния. Их голос останется гласом вопиющего в пустыне. Чтобы всколыхнуть нашу спящую громаду, нужны иные средства. И они когда нибудь найдутся.

В этот момент я не поверила Ангелу Ивановичу. Мне этот шаг казался совершенно беспримерным, на который невозможно не отозваться.

Но скоро я увидела, как был прав Ангел Иванович.

Выборгское воззвание вызвало громадное волнение, но только среди интеллигенции. Население восприняло его, как любопытную выходку «господ», которая ни в какой мере не может коснуться каждого отдельного плательщика налогов. Поступление налогов не только не прекратилось, но даже не замедлилось.

Надо правду сказать, что и правительство со своей стороны потерпело разочарование. Разгон Первой Думы далеко не повел к тем результатам, на какие был рассчитан. Выборы во Вторую Думу показали это. Состав ее оказался еще более левым, чем состав Первой Думы. Но правительство и не подумало считаться с ясно выраженной волей населения. Оно решило прибегнуть к иным средствам — запугиванию народа.

Повсеместно, конечно, с разрешения начальства, образовались отделения так называемого «Союза русского народа», или в просторечии «Черной сотни», ставившей себе целью борьбу не только с революционерами, но и вообще с интеллигенцией, в которой черносотенцы видели корень всех зол.

Со всех концов России обращались к царю поощряемые начальством слезницы, умоляющие его править своим верным народом «по старинке» без всяких этих новшеств, пришедших с нечестивого Запада, следуя мудрому изречению, «что немцу здорово, то русскому смерть».

Если бы дело ограничилось этими волеизъявлениями, это бы еще полбеды. Но за словами последовали и дела, а это было уже много хуже.

Начались убийства из-за угла людей, заподозренных в революционном образе мыслей, пошли массовые погромы евреев и интеллигенции.

Со Второй Государственной Думой правительство расправилось значительно решительнее и окончательнее.

Прежде всего, арестовали, несмотря на «неприкосновенность» депутатов, целую группу членов Думы — социал-демократов. А вслед за тем и самую Думу не только распустили, что все же не нарушало новой конституции, но и сообщили о пересмотре закона о выборах, а это уже было явно противозаконно.

Смерть Ангела Ивановича

Я помню этот период менее отчетливо. У нас дома было так неблагополучно, что я не следила с обычным вниманием за общественными событиями.

Болезнь Ангела Ивановича после благополучного лета вдруг резко ухудшилась. Лечение в то время было сопряжено со значительными расходами, и его скромное редакторское жалование не могло покрыть их. Пришлось и мне подумать о заработке. Ангел Иванович, хотя и продолжал исполнять свои редакционные обязанности, но брать на себя лишнюю нагрузку, конечно, не мог.

Узнав о моих финансовых затруднениях, мои товарищи-журналисты немедленно пришли мне на помощь.

Н. П. Ашешов предложил мне хорошо оплачиваемую работу. Наряду с Государственной Думой начала функционировать и так называемая Верхняя палата, своего рода «Палата лордов», называемая у нас Государственным Советом. Все газеты желали иметь своих корреспондентов не только в Государственной Думе, но и в Государственном Совете. Совмещать эти обязанности было нельзя: часы заседаний совпадали. Н. П. Ашешов предложил мне взять на себя корреспондирование из Государственного Совета во вновь основанную в Москве газету «Парус», членом редколлегии которой он состоял.

Мне никогда не приходилось исполнять такие обязанности, и я колебалась. Но… деньги были очень нужны, а Ашешов убеждал меня, что не боги горшки обжигают.

Я согласилась. Вспоминая теперь этот период своей жизни, я понимаю, что более тяжелого мне не приходилось переживать.

Ангелу Ивановичу становилось все хуже и, хотя он ни за что не соглашался лечь в постель и даже каждый день ходил в редакцию, но всякий выход сопровождался приступами жестоких болей и рвотами.

Он требовал, разумеется, внимательного наблюдения и ухода, но я не имела возможности считаться с этим. Мне необходимо было присутствовать на всех заседания Государственного Совета. И это еще было не самым трудным. Наиболее интересными считались заседания разных комиссий, в особенности финансовой.

Помещений для заседания комиссий еще не было. Государственный Совет и сам заседал во временном помещении — в Мариинском дворце.

Место заседания той или другой комиссии приходилось разузнавать от членов Государственного Совета. Мне посчастливилось познакомиться с несколькими из них, и они любезно сообщали мне, где будут происходить эти заседания.

И вот тут-то, на непривычной для меня работе в исключительно трудных условиях, я вполне и глубоко оценила товарищескую помощь, которую все время встречала. Корреспондент московской газеты «Русские ведомости», с которой как раз конкурировал «Парус», помогал мне самым деятельным образом. Он никогда не забывал напомнить мне, что таким-то вопросом газеты очень интересуются. Мол, в «Русских ведомостях» будет о нем подробная корреспонденция, пусть и я обращу на него особое внимание и напишу, в свою очередь, подробную корреспонденцию в «Парус».