Повесть о днях моей жизни

В поля присосами тянулись "концы" Осташкова: на север, по московскому шляху -- воротилы села, знать, купечество; на юг, через белое крыло реки -- нёработь; и на закат, тупым клином в хохлы -- просто люди, мужики. Сын помнил это.

Они ехали паровым полем, поросшим сорняками. Словно горох, по полю катались овцы. Кучки навоза были похожи на овец. Кудрявыми яблонями цвел чертополох. Слепила золотом сурепка. Запах горячего навоза мешался с медовым запахом белого клевера. Земля была в глубоких трещинах, серо-пепельная.

Сын попросил остановиться, встал на телеге и долго, туманно глядел на поля, на щетку лилового леса на горизонте, на пасхальные яйца крыш барской усадьбы в густой зелени.

От рассыпавшегося стада с возбужденными личиками наперегонки к дороге бежали два пастушонка. Они были босиком, в зимних шапках и сибирках, с длинными кнутами через плечи. Лица их были красны от волнующего любопытства, загара, пыли и горячих ветров. У одного, поменьше, болталась на спине сумочка с хлебом. Они впились немигающими глазами в незнакомого человека на телеге, и из-под шапок их тек серый пот.

– - Поедем,-- тихо сказал сын.

Одинокая лошадь стояла у кучки навоза и равномерно мотала головою, будто кланялась издали. Когда они сравнялись с ней, за кучкой оказался человек в красной рубахе, крепко спавший.

Лошадь была привязана поводом за босую ногу его.

– - Демьян!
– - окликнул старик.-- Демьян!

Повернув голову к подъехавшим, лошадь снова несколько раз поклонилась им.

Старик слез с телеги и стегнул мужика по оголившемуся животу.

– - Демьян! Уснул!

– - Приехали?!
– - ошалело крикнул мужик, вскакивая.-- Стой же, дьявол, окаянная сила, неймется?
– - Торопливо сунул обоим мягкую руку, широко улыбаясь.-- А меня, брат, пригрело. Что ж вы долго?.. Иду будто по высокой горе, гора вся изо щебню, а внизу огни, огни, аж жутко,-- к чему это?

– - К пожару,-- тихо и уверенно сказал старик.

– - К пожару? Не дай бог!.. Да стой же, нечистая утроба, поговорить не дает!.. Не опоздали?.. Что ж вы долго?..

Как пузырь, прыгнул животом на спину лошади, заболтал грязными пятками, зачмокал и помчался к деревне.

Старик скупо улыбнулся.

Вся площадь перед церковью, проулки, крыльца, дорога от церкви в поле были запружены народом. Люди были в лучших нарядах. Как луг, цвели девичьи платья. Не было шуток и смеха. Кое-где над головами трепыхались красные флаги. В церковной ограде, на серых теплых могильных плитах осташковской знати, сидели старики в новых сибирках, тихо переговариваясь. Томил зной. Бесперечь скрипело колесо колодца. Пересохшими губами люди жадно припадали к деревянной бархатно-зеленой бадье и долго, с наслаждением пили студеную воду. Меж ног сновали ребятишки. Поблескивая золотом облачения, на паперти собрались попы. Головы женщин то и дело поворачивались к закату, на ниточку серой дороги меж ярового.

У церковной ограды стоял высокий светлоусый человек с чахоточным лицом. В руках его была картонная папка, перевязанная сахарной веревкой. На груди приколот красный бант. Рядом с ним строго вытянулся тщедушный белоглазый босой старик в замашной рубахе с шашкой на боку и красною перевязью, а вокруг группа мужиков и ребятишек внимательно слушала чахоточного человека с папкой. Толпа около него то росла, то сбывала. Одни пролезали в середку и согласно поддакивали светлоусому, другие равнодушно курили.

– - Как только подъедет, сразу залпом,-- говорил светлоусый.-- Пусть глянет, какие теперь у нас порядки. А ты, Артем, не зевай, чисть дорогу,-- строго обернулся он к старику с шашкой.

– - Я свое дело знаю,-- уверенно ответил тот.

– - Ты, шахтер, постоянно выдумываешь,-- укоризненно говорил светлоусому мужик лет шестидесяти.-- Тебя и каторга не угомонила.

– - Нет, ты, дядя Сашка, молчи,-- убежденно говорил светлоусый.-- Ты нам голову не крути, как по пятому году... Забыл пятый год? Спина подсохла? Ты, дядя Сашка, слушайся меня, я председатель...

Светлоусый закашлялся, и тонкие губы его посинели.

Кучка баб, шумно поднявшаяся с травы, прервала их препирательства. Мальчишки с колокольни что-то кричали возбужденными голосами. Снизу, из-за сиреневой поросли, мчался верховой в красной рубахе.

– - Едет! Едет!
– - кричал он, и на солнце, как осколки чайного блюдца, блестели крупные зубы его.

Мужик бил пятками лошадь в бока, дергал пеньковый повод, лошадь старательно прыгала, мужик, не переставая, дерюжился:

– - Едет! Дайте, пожалуйста, закурить...-- Осадил мокрую кобыленку перед светлоусым: -- Едет, Петр Григорьевич!
– - и расплылся в широчайшую улыбку: -- Вот черт, насилушку дождались!
– - Опять пузырем свалился с лошади, восхищенно кричал: -- Кнутягой меня жвыкнул, глазыньки лопни!

Мужик быстро приподнял подол, показывая светлоусому красный рубец на животе.

– - Видал?
– - радостно спросил светлоусый дядю Сашку.-- Не переменился карахтером...

– - Меня, понимаешь, приморило на солнышке, я уснул... Будто гора какая-то, огни.

– - К брани,-- промолвил светлоусый.

– - Нет, Петр Григорьевич, к пожару!
– - воскликнул верховой.

– - Чтоб ти чирий на язык,-- ответили ему.

– - Провалиться на месте, к пожару... Гора, огни, шшебень... А он, понимаешь, подкрался на карачках да к-кэк меня дернет по пузу!..

– - Видал?
– - сквозь кашель и пот переспросил председатель и восхищенно потер руки.-- Слышишь, Демьян, а из себя-то он какой -- прежний?

– - Не-е, куда там, к чертям, прежний, чище молодого князя, накажи бог... Вот погоди, глянешь...

Мужик ввинтился в нахлынувшую толпу, тряс головой, рассказывая, как он уснул, как не слыхал, когда подъехали и как он подкрался. То и дело он поднимал подол рубахи, показывая рубец на животе.

– - К-кэк, понимаешь, дерябнет кнутиной... Я спросонок-то: да ты за што ж меня, мать твою разэтак!
– - да было драться к нему. Гляжу, а это он. Головушка моя горькая!

– - С дуру-то еще ляпнул бы его. Мы бы тебе кишки выпустили.

– - Не, я сразу огляделся.

Ему говорили, хлопая по спине: