Повесть о дружных

Таня посмотрела вслед всаднику. Он поехал к дальнему полю.

Марья Петровна расстелила на земле холстинку; Власьевна развязала узелок с печеной картошкой.

Но Таня не могла есть; ей хотелось только лечь и опустить руки в холодную воду. Леночка тоже сидела, понурив голову; руки ее дрожали.

– Притомились, доченьки,- сказала Власьевна ласково,- ну, ничего, привыкнете. Спервоначалу так трудно. Ты ляг, Чижик, полежи.

Таня растянулась на земле и не заметила, как заснула.

Когда она проснулась, Марья Петровна и Власьевна косили уже далеко впереди. Таня шевельнулась; заныла спина, и колени не захотели сгибаться. Первые несколько шагов сделать было трудно, ноги были как деревянные. А когда Таня схватилась горячими ладонями за колючее свясло,- слезы выступили у нее на глазах. Но Леночка работала за двоих: вязала снопы и складывала и сильно отстала от косцов.

И Таня принялась за работу. Сначала было, ох, как трудно, но потом спина прошла и ноги разошлись. На ладонях вздулись мозоли...

* * *

Когда солнце ушло за холмы, Власьевна остановила работу.

– Теперь,- сказала она,- вы идите домой, а то изработаетесь в первый же день. Чижик пусть спать ложится; ты, Лена Павловна, сделай милость, раздуй самоварчик. А мы с Марьей Петровной еще чуток покосим.

Леночка пыталась было протестовать, но Власьевна прикрикнула на нее по-хозяйски. Сестры стали собираться домой. Совсем уже рядом, на соседнем поле двигалась какая-то машина, взмахивая широкими крыльями.

– Это что?
– спросила Таня.

– Лобогрейка.

– Что такое?

– Жнейка такая, лобогрейкой называется.

– А почему?

– Народ так прозвал, потому что за ней снопы вязать,- лоб согреется, пот польет, а и вытереть некогда.

– А кто на ней работает?

Власьевна поглядела из-под руки.

– Кажется, Миша Теплых. Ну, иди, иди, не задерживайся.

Дома Лена вскипятила самовар, накормила Таню щами. Она двигалась по избе медленно, с трудом; видно было, что каждое движение причиняет ей боль. Ладони у нее вспухли.

Тане пришлось долго мыться: солома и мякина прилипли к потному телу, раздражали его и царапали. Зато как приятно было вытянуться на чистых прохладных простынях!

Таня повернулась на бок, начала засыпать и вдруг увидела, что Лена снова повязала платком косы, посмотрела на свои горящие руки и направилась к двери.

– Куда ты?
– спросила Таня.

– Пойду еще помогу.

– Тебе же очень трудно, Леночка...

Сестра склонилась над Таней.

– А как ты думаешь, Чижик, если папе там очень трудно,- он бросит своих друзей в тяжелую минуту?..

И Леночка поцеловала Таню и скрылась за дверью.

Помощники

Хлеб!.. Таня знала, конечно, что хлеб не сам по себе растет, что для этого должны немало потрудиться колхозники; но никогда она не думала, что собрать большой урожай так трудно и так важно. Она и не представляла, что тысячи, миллионы людей думают о хлебе; о каждом снопе, о каждом зерне дни и ночи, ночи и дни...

Вот пришла уборочная, и в полях ни на минуту не смолкает шум работы. Как в городе сутками шумели заводы, рабочие не выходили из цехов, как на фронте солдаты с жестокими боями шли вперед и вперед, так и колхозники не уходили с поля, не разгибали спин, идя вперед и вперед от делянки к делянке.

Убирали машинами, косили косами, жали серпами.

Даже заводы, работая для фронта, не забывали о жнейках, ученые упорно выращивали новые сорта хлебов, газеты печатали рядом с фронтовыми сводками сводки с колхозных полей. Из района приезжали люди, по телефону требовали отчета о каждом дне, о каждом килограмме, помогали, советовали, требовали...

"Хлеб, хлеб, хлеб",- было у всех на устах.

И всем этим огромным трудом - на фронтах, на заводах, на колхозных полях - руководил один всенародный штаб - партия.

– Власьевна,- удивлялась Таня,- зачем столько хлеба? Почему нельзя немножечко отдохнуть?

– Да ведь, Чижик, война... Бойцы врага пулей бьют, а мы зерном.

– Как зерном?

– Фашисты думали: поразорят колхозы в тех местах, что временно у нас взяли, и наши бойцы начнут голодать. АН нет! Мы в других колхозах вдвое, втрое собрали и всех накормили. Ну, а для этого, видишь, как работать надо.

Таня видела и сама старалась работать лучше на школьном участке.

"И я вас зерном",- думала она, склоняясь над снопом, когда уж очень болели руки.

* * *

И вот неделя прошла.

На школьном участке, словно крепости, стоят золотые суслоны, сохнут на ласковом осеннем ветерке.

Таня загорела, окрепла, зарумянилась. Хохол у нее выгорел и золотится на солнце. Ладони у Тани огрубели. Круглые желтые мозоли сели на них рядком.

У Леночки щеки стали смуглее.

Завтра уже не надо идти в поле.

Тане даже жалко. Хорошо было вставать на рассвете, шагать по росистой тропе, слушать перезвон кос. Хорошо было, накрыв последним снопом суслон, выпрямиться, потереть поясницу и оглянуться кругом. Поле чисто. Ни одного колоска не торчит нигде. Власьевна деловито вытирает косы, обертывает их мешковиной. Марья Петровна отряхивает с платья пыль. Лена приглаживает волосы.

Дело сделано, можно идти домой!

А вечером как чудесно было мыться в жаркой бане, смывая пыль и пот с усталого тела, выбирая соломинки из волос!..

Власьевна стегала Таню душистым березовым веником.

– Веник пройдет, всю боль уберет с белого тела, с крепких костей,приговаривала она, смеясь.

А Таня взвизгивала и стонала от восторга.

И вот, чистые и довольные, сели они ужинать.

– Ну, завтра поспи подольше, Чижик,- говорит Лена,- а то ты что-то похудела; надо и отдохнуть.

– Хорошо,- соглашается Таня,- с удовольствием посплю.

А тут скрипит дверь, и входит председатель колхоза.

Таня видит его в первый раз. Какой старый дедушка! Запыхался. Видно, нелегко ему подниматься в гору.

Лена бежит ему навстречу, берет у него шапку и палку из рук, ведет к столу. Власьевна вытирает лавку передником.

– Милости прошу, Иван Евдокимыч, откушай с нами чайку.

Председатель смотрит на Таню, сидящую у стола, на хлопочущих Власьевну и Лену и понимающе улыбается: