Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 3

– «А у нас для того, чтоб их видеть…» (330).

Время придет —И снова цветами украситсяВишня в вашем саду.И, как ни жаль, что засохлаОдна из веток ее…

Видя, что он уходит, миясудокоро поспешила ответить:

– Этой весной,На нити ивы нанизываяЖемчужины слез,Не приметила, как расцвели,Когда опали цветы…

Миясудокоро никогда не отличалась душевной тонкостью, но обладала незаурядным умом и прекрасными манерами. Словом, была вполне достойной особой, в чем Удайсё имел теперь возможность убедиться.

С Первой линии Удайсё поехал к Вышедшему в отставку министру, в доме которого собрались многочисленные братья Уэмон-но ками.

Гостя провели в главные покои, где вскоре его принял сам хозяин. Красивое лицо министра, всегда казавшееся неподвластным старости, за последнее время сильно осунулось и заросло густой бородой. Даже потеряв отца и мать, он не предавался такой скорби.

Удайсё почувствовал, что глаза его увлажнились, и, устыдившись подобного малодушия, постарался взять себя в руки.

«А ведь он был самым близким другом ушедшего…» – подумал министр, и слезы неудержимым потоком потекли по его щекам. Бесконечно долгой была их беседа. Удайсё рассказал министру о своем посещении дома на Первой линии – и словно хлынул весенний дождь; увы, капель, падающая со стрехи, не смогла бы так намочить рукава…

Увидав листок бумаги, на котором миясудокоро начертала свою песню о «жемчужинах слез», министр:

– Увы, свет померк в моих глазах… – вздохнул, но тут же, отирая глаза рукавом, стал читать. Читая же, то и дело всхлипывал. Куда девались его былая надменность, величественная осанка, гордый взгляд! Жалкий старик сидел перед Удайсё.

Песня была довольно заурядная, но слова «на нити ивы нанизывая», очевидно, нашли живой отклик в сердце министра. Окончательно утратив присутствие духа, он зарыдал и долго не мог успокоиться.

– Подумать только, а ведь той давней осенью, когда покинула мир ваша мать, мне казалось, что в жизни моей не будет большего горя, – говорит он наконец. – Но женщины живут замкнуто, их мало кто видит. И все, что их касается, сокрыто от чужих глаз. Точно так же и горе мое было спрятано в тайниках души. А сын… Он не успел достичь высоких чинов, но Государь дарил его благосклонностью, и можно было надеяться, что со временем… Чем выше поднимался он, тем большее число людей прибегало к его покровительству, и его уход огорчил многих, хотя и по разным причинам. Моя же любовь к нему не имела отношения ни к чинам, ни к почестям. Мне дорог был он сам, и теперь сердце в тоске стремится к тем лунам и годам, когда заботы не омрачали еще его чела. И что может утешить меня?

Вздыхая, министр обращает взор к небу (330), которое, затянувшись к вечеру тучами, приобрело зеленовато-серый оттенок. Впервые обратив внимание на вишню, с которой уже осыпались цветы, он пишет все на том же листке бумаги:

«Под деревьямиСтою, от капели промокший.Этой веснойРазве мой подошел чередОблачаться в платье из дымки?»

«Ушедший и тотВряд ли думал когда-то,Что придется тебеНа платье из дымки вечернейСменить свой привычный наряд», —

отвечает ему Удайсё. А вот что сложил Садайбэн:

«Какая досада!Не дождавшись весны, опалиЭти цветы.Кого же хотели ониУвидеть в платье из дымки?»

Поминальные обряды отличались невиданной пышностью. Значительную часть приготовлений взяла на себя супруга Удайсё, да и сам он проявил поистине трогательную заботливость, лично подобрав вознаграждения для монахов, читавших сутру.

Удайсё часто навещал Вторую принцессу. Наступила Четвертая луна, каким-то особенно безмятежным было небо. Нежно зеленели деревья в саду, но в доме, приюте печали, царила унылая тишина, и нестерпимо долгими казались дни. В один из таких дней и приехал Удайсё. Повсюду пробивалась молодая трава, а в тенистых местах, где слой песка был особенно тонок, темнели ростки полыни. Сад, за которым прежде ухаживали столь заботливо, привольно разросся; «росточек мисканта» (274), когда-то посаженный здесь, превратился в «буйные заросли», невольно напоминавшие об осени, о голосах цикад… Все вокруг располагало к печали, и, когда Удайсё вошел в дом, рукава его были влажны от росы. Повсюду висели грубые тростниковые шторы, сквозь щели виднелись новые зеленовато-серые занавеси, за которыми мелькали темные платья миловидных девочек-служанок, их прелестные головки. В доме преобладали мрачные, серые тона. На сей раз гостя устроили на галерее. Правда, кое-кому из дам это показалось неучтивым, и они попытались вызвать миясудокоро, но она не вышла, сказавшись больной.

Беседуя с дамами, Удайсё любовался садом и, невольно отметив, сколь равнодушны были растущие там деревья к горю людей, печально вздохнул. Особенно ярко зеленели дуб «касиваги» и клен «каэдэ». Заметив, как тесно переплелись их ветки, Удайсё сказал:

– Хотел бы я знать, что соединило эти деревья? Как прочен их союз! Незаметно приблизившись к покоям принцессы, он произнес:

– НеразделимыЭти ветки. Коль связан с одной,Не оставь и другую, —Вот что сказал когда-тоБог-хранитель листвы.

А вы держите меня за занавесями, как чужого. Обидно, право… – говорит он, подойдя к порогу.

– Как он мил! Какое изящество движений! – перешептываются дамы, подталкивая друг друга локтями. – Сегодня он кажется еще прекраснее…

Принцесса же передает:

– Бог-хранитель листвыДавно этот дуб покинул,Но почемуДолжна эта ветка искатьСебе иную опору?

Признаюсь, я не ожидала… Ваши речи показались мне неуместными. «А ведь она права…» – подумал Удайсё и улыбнулся. Тут послышались шаги миясудокоро, и он потихоньку возвратился на место.

– Уныл наш мир, – говорит миясудокоро. – С каждым днем, с каждой луной множатся мои печали. Потому ли или по какой другой причине, но только все чаще мне неможется, целые дни я провожу в каком-то странном оцепенении. Но ваше присутствие словно вливает в меня новые силы… У меня нет слов, чтобы выразить вам свою признательность.

Так, вид у нее и в самом деле был болезненный.

– Ваше горе естественно, и все же… В этом мире свершается лишь то, что должно было свершиться, и ничто не длится вечно, – утешает ее Удайсё, а сам думает: «Похоже, что принцесса куда утонченнее, чем мне о ней говорили. Как же бедняжка должна страдать! Мало того, что ей пришлось вступить в союз с простым подданным, он еще и покинул ее раньше времени…»

Подстрекаемый любопытством, Удайсё принялся с пристрастием расспрашивать миясудокоро. «Вряд ли принцесса хороша собой, – думал он, – но ведь не безобразна же… Отворачиваться от женщины, не обладающей привлекательной наружностью, так же неразумно, как терять голову и предаваться безумствам единственно потому, что твоя возлюбленная оказалась необыкновенной красавицей. В конце концов самое главное – душевные качества».

– Смею ли я надеяться, что вы позволите мне заботиться о вас так же, как заботился ушедший? – спрашивает Удайсё. Он ведет себя весьма почтительно и все же ясно дает понять…

 Сегодня Удайсё облачен в носи, и невозможно оторвать глаз от его высокой, статной фигуры.

– Ах, но может ли кто-нибудь сравниться с нашим покойным господином? – вздыхает одна из дам. – Он был так добр, так приветлив. А сколько в нем было благородства и изящества!

– Но ведь и господину Удайсё нет равных, – возражает другая. – Стоит только взглянуть на его мужественное лицо, стройный стан. В целом свете не найдешь мужа прекраснее. Раз уж так случилось, почему бы ему не позаботиться о нас?