Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 3

Он не говорит прямо о своих чувствах, но нетрудно понять, на что он намекает.

– Ушедший и тот не осудил бы нас сегодня, – замечает миясудокоро. – Жаль только, что, отвлекшись на случайные разговоры о прошлом, вы не захотели своей игрой продлить мою «драгоценную нить» (335).

Она подносит ему дары, в том числе прекрасную флейту.

– Я слышала, что флейта эта имеет весьма древнее происхождение. Стоит ли ей пропадать здесь среди зарослей полыни? Я была бы счастлива услышать, как голос ее заглушает крики ваших передовых…

– О, я не заслуживаю такой чести, – отвечает Удайсё, разглядывая подарок.

Это была любимая флейта Гон-дайнагона, с которой он никогда не расставался. Удайсё вспомнил, как ушедший говорил, огорченно вздыхая, что ему не удается раскрыть всех возможностей этого прекрасного инструмента и остается лишь надеяться, что когда-нибудь он перейдет к более достойному владельцу.

Растроганный до слез, Удайсё поднес флейту к губам и заиграл прелестную мелодию в тональности «бансики», но тут же оборвал ее.

–Моя неумелая игра на кото заслуживает снисхождения, ибо я играл в память о прошлом. Но смею ли я играть на этой флейте? – С этими словами он вышел.

«Сад наш давноХмелем зарос, на листьяхСверкает роса.И вдруг – совсем как той осеньюГде-то запела цикада…» —

передала ему миясудокоро.

– Эта флейта поетПо-прежнему – чисто и звонко,Но в мире уж нетЛюбимого друга, и слезыНикогда не иссякнут мои.

Удайсё медлил, не желая уходить, а тем временем совсем стемнело.

Когда он вернулся домой, решетки были опущены и все спали. Многие дамы давно уже подозревали, что хозяин неспроста ездит на Первую линию. Очевидно, кто-то донес об этом госпоже, и она была недовольна столь поздним возвращением супруга, а потому, услыхав, что он вошел, поспешно притворилась спящей.

Удайсё, тихонько пропев: «Ни я, ни супруга моя…» [82] , принялся бранить дам:

– Отчего опущены решетки? У вас здесь словно в темнице. Неужели есть люди, равнодушные к лунному свету?

82

«Ни я, ни супруга моя...» – См. песню «Супруга и я», «Приложение», с. 105).

Распорядившись, чтобы подняли решетки, он собственноручно подтянул кверху занавеси и лег поближе к галерее.

– Как не упрекнуть того, кто спит, не обращая внимания на луну? (336) Выйдите же сюда. Не надо сердиться, – позвал он госпожу, но та, продолжая пребывать в дурном расположении духа, сделала вид, будто ничего не слышит.

Повсюду, беззаботно раскинувшись, спали дети, между ними пристроились прислужницы – словом, дом был полон народу, разительно отличаясь от только что им покинутого. Удайсё лежал, тихонько наигрывая на флейте, и мысли его снова и снова устремлялись к принцессе.

«Опечалил ли ее мой уход? – спрашивал он себя. – Что она теперь думает? Интересно, станет ли она перестраивать кото? Говорят, и миясудокоро прекрасно играет на японском кото… Как могло случиться, чтобы ушедший, никогда не забывая о внешних знаках приличия, был, в сущности, совершенно равнодушен к супруге? – Невольное сомнение закралось в сердце Удайсё. – Возможно, меня ждет разочарование, – подумал он. – Так бывает всегда, когда тешишь себя надеждами…»

Со своей супругой Удайсё прожил уже немало лет и до сих пор не подавал ей повода к ревности. Уж не потому ли она стала такой властной и своенравной? Впрочем, Удайсё полагал это естественным, и привязанность его к ней ничуть не умалилась.

Он задремал и вдруг увидел, что рядом с ним стоит Уэмон-но ками, одетый в то самое домашнее платье, которое было на нем в день их последней встречи. В руках он держал флейту и внимательно ее разглядывал. «Может быть, из-за этой флейты его душе не удается обрести покоя, – подумал во сне Удайсё, – и он пришел, чтобы услышать ее?» Но тут Уэмон-но ками говорит:

– Бамбук запоетПод ветром любым, и все жеХотелось бы мне,Чтоб услаждал его голосДетей и внуков моих…

У меня были иные намерения…

«Какие же?» – хотел было спросить Удайсё, но заплакал спящий рядом ребенок, и он проснулся.

Ребенок кричал без умолку, срыгивая молоко, и кормилица, поднявшись, пыталась его успокоить.

Госпожа тоже встала, велела принести светильник и, заложив волосы за уши [83] , озабоченно склонилась над сыном. Взяв его на руки, она обнажила свою прекрасную полную грудь и приложила к ней ребенка. Молока у нее уже не было, но она надеялась таким образом его успокоить.

83

...заложив волосы за уши. – Ср. с так называемым «разговором в дождливую ночь» из гл. «Дерево-метла» (кн. 1), где женщина, которая целыми днями хлопочет по дому, заложив волосы за уши, приводится в качестве примера домовитой, но малопривлекательной супруги.

Мальчик был очень хорош собой: пухленький, белокожий…

– Что случилось? – спросил Удайсё, поспешив на шум.

В доме царило смятение, повсюду сновали слуги, разбрасывая рис [84] , и ему удалось на время забыть о своем странном и печальном сне.

– Ребенок болен. А все потому, что вы гуляете где-то до поздней ночи, нарядившись, словно молодой повеса, а вернувшись, поднимаете решетки. Вам, видите ли, хочется полюбоваться луной. А в дом между тем проникают злые духи.

84

Разбрасывание риса (утимаки) – считалось средством, защищающим дом от злых духов и всякой нечисти. Возможно, при этом произносились какие-то заклинания.

Раскрасневшееся от гнева личико госпожи показалось Удайсё таким юным и прелестным, что он невольно улыбнулся.

– Значит, по-вашему, это я привел в дом злых духов? Ну. Разумеется, если бы не поднимали решеток, они никоим образом не сумели бы попасть в дом. Право же, чем больше у женщины детей, тем она сообразительнее.

Взглянув на его красивое лицо, госпожа сконфузилась и замолчала.

– Ах, выйдите же отсюда, не смотрите! – потребовала она, стыдясь яркого света, но смотреть на нее было не так уж и неприятно.

Ребенок мучился и кричал всю ночь напролет. Мысли же Удайсё то и дело возвращались к недавно увиденному сну. «Как бы из-за этой флейты мне не попасть в беду, – думал он. – Ушедший очень дорожил ею, а я, видимо, оказался не тем, кому она была предназначена. Впрочем, мне ее передала женщина, а это существенно меняет дело… [85] Вот если бы я мог проникнуть в его намерения… Иногда что-то, казавшееся при жизни сущей безделицей, после смерти становится источником досады или тревоги, привязывая человека к этому миру и обрекая его на бесконечные блуждания во мраке. Право, не лучше ли вовсе не иметь привязанностей?..»

85

...мне ее передала женщина... – Музыкальные инструменты принято было передавать по наследству родным или приемным детям мужского пола. Понимая, что у него нет никаких особых прав на флейту Касиваги, Югири утешает себя тем, что флейту, подаренную женщиной, не обязательно расценивать как наследство.