Повесть о падающих яблоках
Шрифт:
Родные Верочки умерли во время блокады, отец погиб на фронте, поэтому помощи ей было ждать неоткуда. Её исключили из комсомола, потом – из института – время такое было. И почти все делали вид, что незнакомы с ней. Все, кроме Гели. Геля – Ангелина Петровна, одноклассница Верочки, и теперь была частой гостьей в их доме. Но, несмотря на трудности, сына Верочка родила и вырастила, а замуж так и не вышла, хотя воздыхателей было достаточно, как тогда, так и теперь.
О замужестве она и слышать не хотела – всю жизнь посвятила сыну, а когда родилась Иришка, полностью взяла на себя заботы о внучке.
– Аркаша был замечательным рисовальщиком, – дыхание Верочки становилось всё ровнее, но сбои ещё чувствовались. – У меня сохранилась целая папка его ранних рисунков. Мы же с ним не разлучались с
А этот рисунок, – она кивнула на обрывки, – был сделан как раз перед самым его отъездом. Он очень любил, когда я позировала ему. Я отказывалась: зачем столько портретов – ведь есть фотографии. А он серьёзно так возражал:
«Фотография – это как смерть маленькая. Нужно обладать даром портретиста, чтобы сделать хорошую фотографию. А рисунок …он живой. Правда, для этого тоже нужен дар…». Там, в шкафу, большая жёлтая папка. Иришка, достань.
Со всех листков, листиков и листочков смотрела Верочка. Грустная и весёлая, озорная – с двумя задорными хвостиками, задумчивая – с классическим прямым пробором, мечтательная – с книжным томиком в руках, у окна, в шляпке с вуалью на Аничковом мостике – словно Незнакомка…
«Синельников Аркадий» – надпись в уголке папки была едва различима, словно кто-то пытался её стереть, уничтожить.
– Погоди, Верочка, выходит, это тот самый знаменитый Синельников? А я думала, что он москвич. Почему же он не вернулся? Что произошло? Ведь он тебя так любил.
Верочка улыбнулась, лицо её, подсвеченное воспоминаниями о далёких днях, казалось Иришке ликом с иконы.
– Аркаша очень нравился Ренате – дочери нашего декана. И свадьбу, и выставку в Москве, и поездку во Францию устроили родители Ренаты. Как видишь, этого оказалось достаточно, чтобы он забыл о моём существовании. Вскоре я узнала, что у него родилась дочь. Что они назвали её Валентиной. Твоему отцу тогда было уже полгода, и мне очень хотелось рассказать Аркаше о маленьком Кирилле. Но я не решалась. Да и потом… какое это имеет значение. У меня рос сын от любимого человека, а потом появилась внучка, в которой я души не чаю.
Иришка смотрела на тонко очерченный, освещённый солнцем Верочкин профиль, на тонюсенькую жилку, бьющуюся у виска. Ей хотелось обнять Верочку, прижать к себе и баюкать долго-долго, как маленького, измучившегося ребёнка.
Она нежно приложила ладошку к пульсирующей жилке и поцеловала её.
Верочка улыбнулась, прижалась к Иришке плечом и продолжила:
– Лет пять назад я встретила Ренату и ужаснулась: совершенно спившаяся, грязная, оборванная… Я не стала подходить к ней, даже на другую сторону улицы перешла, а она узнала меня, кажется… Смотрела очень долго и плакала, потом плевать начала под ноги себе, бормотать что-то. В общем, я поняла, что у Аркадия не всё так гладко, как пишут в газетах. Ну, а потом Геля рассказала мне, что он вернулся. Что был ужасный скандал, связанный с подделкой всемирно известных картин – шедевров мировой живописи. Что в этом скандале замешаны отец Ренаты и… Аркадий. Отец Ренаты умер прямо в зале суда. Нанятые им адвокаты, довели дело до конца, и Аркадия не осудили, но имя своё он потерял. Доброе имя художника было перечёркнуто тёмными делишками, афёрами. Геля не раз вызывалась устроить мне встречу с ним. Но я отказывалась. Зачем…
Иришка обняла Верочку и, заглянув в глаза, тихо спросила:
– Ведь мы не оставим его теперь, после всего… Нет? Не оставим?..
ГЛАВА ПЯТАЯ
– Господи, да что же это… – Иришка безуспешно пыталась найти пульс. – Опять он куда-то забрёл в своих сновидениях. – Вы меня слышите, Аркадий Самсонович?
– Слышу, Скворушка, – неожиданно произнёс Синельников, открывая глаза, – я узнал тебя. Не
нужно было никого искать. Правильно? Она сама нашла меня.– Нашла? – вздохнула Иришка. – Она и не теряла вас никогда. А всё-таки, что же случилось тогда? Что заставило вас оставить Верочку? Потерять и её и будущего ребёнка…
Иришке казалось, что она знает Синельникова давно, и события, которыми были насыщены последние дни, казались обычными, будто бы происходило то, что и должно было произойти.
– Глупость. Трусость человеческая… Тщеславие. Спесь. Перспективы, которые так радужно мне рисовали мой будущий тесть и его дочь – моя жена. Они почти убедили меня в том, что Верочка выдумала эту беременность, чтобы женить меня на себе – окрутить, как выразилась Рета. И я им почти поверил… но очень скоро понял, что обманулся – я не виню их, потому и говорю «обманулся».
Если бы я знал, чем придётся платить… И не только мне – Верочке тоже пришлось столько пережить всего. И мой сын вырос без отца…
– Откуда вы знаете, что у неё родился сын? – удивилась Иришка.
– Не знаю, – пожал плечами Синельников, – я почему-то был уверен в этом.
Я очень часто видел во сне, как гуляю с малышом в парке, недалеко от нашего старого дома.
Я не написал ни одной достойной картины после того, как… Всё, что выдавалось за вновь написанное, было юношескими набросками, эскизами, среди которых несколько работ можно было назвать завершёнными. Но у меня появилось всё, о чём только может мечтать молодой художник: мастерские, поездки за границу… Мне не приходилось думать о хлебе насущном. Не было только одного, самого главного: вдохновения. Свет угас во мне. Я писал мёртвые картины. Копировал работы кисти великих, доказывая самому себе, что я не хуже, нет – в тысячу раз лучше. Это и сгубило меня. И ещё… Рядом не было ни одного любящего сердца.
Синельников вспомнил солнечное майское утро, когда он пришёл в деканат, где ему и встретилась рыжеволосая красавица – Рената, единственная дочь декана факультета, на котором он учился.. Очень скоро встреча эта забылась… Но осенью он встретил Ренату в трамвае. Что случилось потом, он до сих пор не понимает… она держала в руках апельсин и была такая яркая, манящая… Потом они целовались в маленьком скверике, неподалёку от трамвайной остановки. У неё всё было броским, ярким: лицо, одежда. И квартира в Москве, в новом высотном доме, и новёхонькая «Победа». Но самое странное то, что взгляд у неё тоже был синим. Это и сбило с толку окончательно. Завороженный синим льдом её взгляда, он забыл о самом главном: забыл заглянуть ей в глаза.
Никто не знает, сколько прошло времени, пока однажды он случайно не сделал это, заглянул и… содрогнулся. На него смотрели алчные, холодные глазёнки чудовища.
Чудовища очень часто носят маски Красавиц, это общеизвестно. Отличить их просто – нужно как можно скорее заглянуть им в глаза. А он заглянул не сразу, и когда понял, что ошибся, было уже поздно.
А решиться нужно было ещё тогда, среди шумного свадебного застолья, когда случайно услышав фразу, обронённую отцом Ренаты: «Коровин. Подлинник!», он, не дыша, повернулся в ту сторону, откуда донёсся голос и увидел, как один из гостей протягивает Эрасту Леонидовичу небольшое овальное панно. Лицо гостя показалось Аркадию знакомым, и через минуту он его вспомнил. Меняла с чёрного рынка в вымерзающем Ленинграде, меняла с сытыми, маслянистыми глазками, достающий апельсин из большого коричневого чемодана, битком набитого консервными банками с надписью "ROSE SWEETENED CONDENSED MILK".
Этого он вынести не мог. Он отозвал новоиспечённого тестя в сторонку и всё ему выложил, на что тот только усмехнулся в ответ: «Ну и что? Что ты теперь этим докажешь? Это мой друг, – и меня не интересует, как к нему попал этот Коровин. Кроме того, это один из самых влиятельных людей в городе. Забудь. Так будет лучше для тебя и для Ренаты. Забудь!»
Но он не забыл и всё рассказал Рете – жене. Она слушала равнодушно, хмурясь и зевая, ему даже показалось, что ей всё известно.
«Успокойся! Панно всё равно к нам вернулось – считай, что к тебе. Так чего же ты ещё хочешь? Мать и брата не воскресишь. Тогда каждый выживал, как мог. А этот человек нам может быть полезен. И потом…это один из самых близких друзей отца!»