Повесть о школяре Иве
Шрифт:
— Найдем и увидимся! Счастливого пути!
— Не забывай и ты нас!
Они кричали вслед уходящему Иву и махали ему рукой. Ив обернулся и, сняв шляпу, помахал им в ответ.
Дорога круто сворачивала с холма и поднималась в гору. Пройдя несколько шагов, Ив остановился, вглядываясь В сторону поля, где шел бой. В утренней дымке оно лежало пустое и серое. Над двумя краями его кружили черные вороны и слышался клекот ястреба. Отвернувшись, Ив перебросил мешок с одного плеча на другое и зашагал быстрее. Позади алела утренняя заря, перед ней отступала мгла, дальняя дорога и леса становились все светлее и светлее, и наконец первые лучи тихого дня позолотили их. Серебристыми пятнами заиграла меж ветел Эра, и безоблачное небо засияло прозрачной голубизной над раскинувшимся впереди радостным
Ив полной грудью вдохнул чистый воздух и сбежал по крутому склону холма.
Глава XXIII
«ЖЕЛЕЗНАЯ ЛОШАДЬ»
Прошло пять лет.
В жаркий, безветренный июньский вечер последнего дня парижской ярмарки на Малом мосту происходила уборка. Служанки с метлами в руках поднимали пыль, сметая в реку мусор, скопившийся за несколько ярмарочных дней. В Сену сыпалось тряпье, черепки кувшинов, гнилые овощи, конский навоз, разломанные корзины и всякий другой хлам.
В этой густой пыли, посылая ко всем чертям торопливых уборщиц, уходили и уезжали собравшиеся со всех концов страны на парижскую ярмарку крестьяне с вьючными ослами, повозками и ручными тележками, купцы и труверы верхом на лошадях, со своими слугами, бродячие школяры и магистры, клирики и монахи, паломники, нищие и жонглеры, и между ними, конечно, городские мальчишки, шнырявшие в обе стороны с гиканьем, песнями, свистульками, бубенцами. Началось все это с утра и длилось до самых сумерек.
В таверне «Железная лошадь» с утра было полно народу, а к вечеру все меньше и меньше — торопились засветло добраться до своих деревень, до придорожных постоялых дворов или таверн, где можно было переночевать. Тускло горел фонарь, больше освещая потолок, чем самую таверну, где ог Стола к столу переходила женщина и собирала пустые кувшины и кружки, вытирала пролитое на столы вино. В темном углу у выходной двери, сидя на скамье, спал человек, положив голову на стол, заставленный пустыми кружками. Пестрое полосатое блио было изодрано, рваный грязный мешок на полу завязан узлами, с ним рядом — разбитая виола. Женщина подошла взять кружки и стала расталкивать спящего:
— Просыпайся, слышь! Скоро стемнеет, закроют ворота Малого замка. Хозяин не позволит тут ночевать.
Спавший приподнял голову и, глядя одним глазом на женщину, сказал:
— Мне позволит.
И снова опустил голову.
— О! Пустобрех!
Женщина загремела кружками и пошла прочь.
В эту минуту дверь на мост распахнулась, вошли пять школяров и, громко разговаривая, уселись к столу. Один из них, оглядевшись, заметил спящего:
— О–о! Готов! Смотрите! Жонглер!
— Разбуди его, пусть споет нам что-нибудь!
— Он не годится! И сам вдребезги, и виола вдребезги!
— Черт с ним тогда!
И школяры принялись пить вино.
Следом за ними в таверну вошел старик, лысый, с белой щетиной давно не бритых щек, с длинным тонким носом, красным на кончике, в темной длиннополо^ одежде с капюшоном. Он сел поодаль от всех и спросил кувшин вина. Пока служанка ходила за вином, старик оглядел таверну и, увидев спящего за столом, стал пристально вглядываться. Когд^ служанка ставила перед ним кружку и кувшин, он потянул**» ся к ней и тихо что-то спросил, кивнув в сторону спящего. Служанка улыбнулась, сделала жест руками, будто играет на виоле, и, состроив гримасу, махнула рукой: жонглер, мол, пустобрех. Старик в ответ ей тоже улыбнулся и закивал головой, после чего налил себе вина и принялся пить, словно позабыв обо всем на свете, в том числе и о спящем жонглере.
Школяры говорили все громче, то спорили, то смеялись, гремели кружками, стучали ими по столу — звали служанку, требовали еще вина.
— Выпьем за усопшего во господе нашего учителя магистра Петра, ведь он жил в этой таверне, — предложи* один из школяров.
— Выпьем! Выпьем!!
— Чудаковат был покойник, но добряк!
— Я был тогда вместе с ним на том диспуте.
Жаркий и долгий был у него спор с магистром Ансельмом из Корбейля, вы знаете этого болтуна и грубияна. Нагородил он всякой чепухи. Ну, магистр Петр и ответил ему: «Клянусь именем прародителя диалектики Аристотеля, ты ловок в диспуте и изощрен в диалектической науке, древо познания твоего с первого взгляда пышно, но, присмотревшись, вижу, что оно бесплодно!» Тут магистр Ансельм не утерпел и брякнул оскорбительное слово. Магистр Петр побелел от негодования, поднял руки, будто призывая небо в свидетели, хотел что-то крикнуть, но мы услышали только слабый и хриплый возглас: «Обманщик душ!» И, взмахнув руками, он упал замертво. Requiescat in расе! [105]105
Да почиет в мире (лат.).
Школяры встали и, подняв кружки, повторили хором!
— Re-qui-es-cat in ра–се!
Из-за стойки вышел хозяин таверны и, по обычаю своему, рявкнул громогремящим голосом:
— Оэ! Вы! В «Железной лошади» не место для похоронных возгласов! Вам тут не кладбище!
От этого грома проснулся жонглер. А лысый старив закрыл ладонями уши и отвернулся. Когда же школяры объяснили, о ком у них шла речь, хозяин уселся рядом с ними и начал превозносить ум, доброту магистра Петра, приписывая ему все христианские добродетели:
— Он был красой и гордостью «Железной лошади»!., Жизель! — крикнул он служанке. — Кувшин гренадского!! Я хочу выпить с этими парнями за упокой души великого ученого!
Школяры вспоминали разные случаи чудачеств магистра Петра, его смешную вспыльчивость, а вместе с тем всегда справедливую оценку поведения своих учеников. Вспоминали и рассказы старших своих товарищей–школяров о случае кражи книги у какого-то школяра Ива из-под Шартра, любимого ученика, магистра Петра.
Жонглер вскочил и подошел к столу школяров, приложил руку к сердцу и воскликнул:
— О! Вы назвали имя, дорогое моему сердцу, имя моего лучшего друга — школяра Ива. Я знал его еще тогда, когда он впервые шел в Париж, и, поверьте, я должен без хвастовства сказать, что я вывел его из дремучего леса, где он заблудился, и тем спас его от верной гибели. Кроме того, благодаря мне он нашел приют в замке знатного сеньора, где я был менестрелем барона и где…
В это мгновение лысый старик что есть силы ударид кулаком по столу и встал:
— Врешь, подлый лгун!
Жонглер не растерялся и решил отшутиться:
— О! Брат Фромон? Какой счастливый ветер привел вас сюда?
— Да, Госелен, это я! Но ветер не счастливый для тебя привел меня сюда.
Госелен сразу притих и попытался занять всех рассказом о том, как была разбита его виола, но Фромон перебил его:
— Уж не о твою ли голову разбила ее Агнесса д’Орбильи, когда прогоняла тебя из своего замка за какую-то кражу?
— Какая дама?! Какая кража?!
— Замолчи, наглец! Вот, парни, этот человек не достоин носить звание жонглера. Как может он воспевать честь и доблесть, когда сам он негодяй и трус! Да, да! Он виновник несчастий того, о ком вы сейчас вспоминали, — школяра Ива из-под Шартра. Какой он ему друг! А в замке, куда он привел Ива, тот нашел «приют» в подземелье, а этот вот молодчик, зная об этом, пальцем не шевельнул из трусости, чтобы помочь несчастному, которому только счастливая случайность помогла выйти из подземелья и бежать из замка.
Школяры, негодуя и грозя Госелену кулаками, прерывали слова Фромона:
— Подлец!
— Трус!
— Что же ты молчишь? Оправдывайся, если ты не виновен!!
Госелен сидел ни жив ни мертв, втянув голову в плечи, и видно было, как дрожит его подбородок. Он то и дело облизывал языком сохнущие губы, и наконец, когда возмущенные школяры стали угрожать ему расправой, он ухитрился схватить свою виолу и мешок и кинуться к двери.
— Лови его! Держи!! Держи!!
Трое из школяров бросились следом за Госеленом, и были слышны за дверью их выкрики.