Повесть о смерти и суете
Шрифт:
Испугавшись, что, впав в агонию, она свалится с лестницы, я стал её трясти. Как только она вернулась к жизни, — медленно и нехотя, — я вздохнул и, запрещая издавать звуки, перекрыл ей губы указательным пальцем.
Натела поняла жест превратно, вскрикнула «да», присела на корточки, расстегнула пояс на моих штанах и дёрнула змейку вниз. Теперь уже всполошилась и лестница: дрогнула под нами, скрипнула и, подражая Нателе, издала протяжный стон. Вскинув руки и ухватившись одною за полки, а другою за потолок, я напряг колени и изловчился удержать сразу и себя, и Нателу, и лестницу. Устояли все, но зато рухнули в ноги — на голову
В то же мгновение скрипнула дверь — и, к моему ужасу, из кабинета выступил начальник контрразведки. Я остолбенел, а генерал огляделся.
— Натела! — крикнул он.
Высунув голову из-под моих штанов, она вскинула на меня строгий взгляд, приложила к губе со шрамом палец, но сама вдруг кашлянула и отозвалась:
— Я здесь, Сэрж! Не могу найти твою библию!
Генерал посмотрел в нашу сторону. Я повернулся к нему спиной, зарылся носом в книги и захлопнул глаза. Сердце, которое только что так громко стучало, остановилось. В наступившей тишине я представил себя снизу, с генеральской позиции, согнутого под потолком в жалкую скобку, без штанов, с голой волосатой задницей в сетчатых брифсах, приобретённых женою в подпольном Петхаине.
Обратился генерал не ко мне.
— Ну её в жопу, эту библию! Слезай, потом поищешь!
— Почему? — удивилась Натела и выпрямилась.
— А потому! Хитрожопый он…
Хотел, конечно, сказать «голожопый», подумал я.
— Ты о ком, Сэрж? — спросила Натела.
— О твоём философе! Не нужна мне, мол, ваша сраная библия, заткните её себе в задницу! Но мы ещё посмотрим — кто и что кому заткнёт… — и взревел: — Да спускайся же ты, наконец!
Я вцепился в пояс на юбке Нателы.
— А ты успокойся! — велела Натела то ли Абасову, то ли мне.
— В Америку, бля, спешит! Поднять там хай на весь сарай: «Вэй да вай, братья-жидята, мучают красные нас дьяволята!»
— А библия ему уже не нужна?! — рассердилась на меня Натела. — Нужна она ему всё-таки или нет?
— Сам не понимает! Гамлет сраный! — обозвал меня Абасов. — Петхаинский говнодав!
Теперь уже Натела разгневалась на него:
— Сэрж, ты опять?! Обещал ведь насчёт Петхаина! Не всем же быть армянами! И не ругайся при мне: я женщина! И не чета твоей усатой дуре!
— Она мать моего Рубенчика! — снова взревел Абасов.
— Ну и катись к ней в жопу! — крикнула Натела, а лестница скрипнула и качнулась.
Абасов выждал паузу и шумно выдохнул. То ли изгнал из себя ярость, то ли раскурил трубку:
— Извини! Я ж не на тебя… Я на него… Ненавижу я Гамлетов…
— А он уже ушёл?
— Заспешил, сука, в Америку…
Как только я решил, что напряженность в генеральском взоре обусловлена не гастритом, а близорукостью, Абасов произнёс загадочную фразу:
— А ты ведь снизу хорошо смотришься! Спасибо!
За что это он? — подумал я.
— За то, что хорошо меня знаешь! — добавил Абасов.
Я не понял генерала.
— Поняла? — рассмеялся он.
— Скажи! — потребовала Натела.
Действительно, пусть скажет, подумал я.
— Я имею в виду трусы… — застеснялся генерал. — То есть — что трусов как раз на тебе нету…
Откуда он это знает? — ужаснулся я.
— Мне отсюда всё видно! — сказал Абасов сквозь смех. — Ну, спускайся же, наконец! Ко мне…
Я крепче сжал в кулаке пояс на юбке Нателы, а она сказала:
— Иди к себе, Сэрж, а я сейчас
приду… Надо же книгу найти. Другие согласятся: в Петхаине больше Гамлетов нету…— Жду, — буркнул генерал и шаркнул по паркету обувью. — Будем — не чай, будем — вино… Я очень злой!
Снова скрипнула дверь. Потом щёлкнула: закрылась. Стало тихо. Я разжал кулак на юбке, но так и не шелохнулся. Прошло несколько минут. Натела наконец развернулась, пригнулась вниз и подняла мои штаны.
Я не оборачивался. Она обвила меня сзади руками и стала наощупь застёгивать мне пояс.
Как и следовало ждать, я устремился мыслями в будущее. Причём, представил его себе в формах очень далёкого пространства, отделённого от того, где находился я сам, большим океаном. Потом задался вопросом: Почему всё-таки я всегда верю в будущее? Ответил: Потому что оно никогда не наступает. Сразу возник другой вопрос: Может ли тогда человек или хотя бы еврей убежать в будущее и не возвращаться в настоящее никогда? Даже в субботу? Ответил, что пока не знаю: Надо сперва оказаться в будущем.
Мне пришла даже в голову мысль, что, там, в будущем, я буду записывать на плёнку… тишину. И воспроизводить её. В разной громкости…
— Вот же она! — вскрикнула Натела. — Номер 127!
Она оттеснила меня и стала тащить на себя фолиант, в который я упирался носом. Фолиант оказался тяжёлым — и если бы я не вырвал его из её рук, Натела грохнулась бы вниз.
26. Взял и убил себя: бросил меня одну
— Она? — спросила Натела, когда я приземлился вслед за ней.
— Она! — ответил я и положил книгу на нижнюю ступеньку лестницы.
Тот же деревянный переплёт, покрытый коричневой кожей с частыми проплешинами. Раскрывать сейчас библию, однако, мне не хотелось: как всегда после блуда, я ощущал себя свиньёй и спешил к жене.
Раскрыла книгу Натела. С пергаментных листов мне ударил в нос знакомый запах долго длившегося времени. Читать я не стал — рассматривал буквы. Квадратные письмена казались теперь суровыми, как закон. Точнее, как приговор. Ещё точнее выразилась Натела:
— Такое чувство, что смотришь на тюремную решётку, правда?
— Читала? — ответил я.
— Лучше б не читала! — воскликнула Натела. — Думала всегда, что раз написал Бог, значит, великая книга! Думала именно как ты мне вчера про неё рассказывал. Мой отец — даже он вставал когда кто-нибудь произносил на еврейском хоть два слова, объясняя, что они из Библии. Он-то еврейского не знал, Меир-Хаим, а то б догадался, что вставать не надо. Я тоже не знала, но очень боялась! А недавно прочитала всю вещь по-грузински — и охренела: обыкновенные же слова! Ничего особого! В хорошем романе всё расписано лучше…
Я улыбнулся:
— От бога все ждут большего! А пишет он обо всём… Не о чем-нибудь, как писатели, а сразу обо всём… Здесь говорит одно, там другое…
— Это как раз и правильно! Если бы я, например, была писательницей, то тоже писала бы сразу обо всём и по-разному. Это правильно, но… Не придумаю как сказать… Одним словом, всё, что я прочла в Библии, — я сама уже знала. Нет, я хочу сказать, что Бог не понимает человека. Люби, мол, меня — и никого кроме! Но как бы меня ни любил, как бы ни лез из кожи — всё равно кокну! Что это за условия?! Какой дурак согласится?! Он хочет только чего хочет Сам. Поэтому я Ему и не верю! Он — как наши петхаинцы!