Повесть о смерти и суете

Раввин застенчиво улыбнулся, но я рассмеялся громко: передо мной стояли и жужжали, как вибраторы, крохотные кореянки с одинаково кривыми ногами в бесцветных ситцевых шортах.

Одна из них обернулась и растерялась, увидев меня — на корточках и со вскинутыми на неё глазами. Отшатнулась и бросила подругам звонкую корейскую фразу — как если бы вдруг оборвалась пружина в механизме. Вибраторы все вместе испортились — умолкли и тоже испугались, ибо на корточках сидел не только я. Перекинулись взглядами, проткнули, как буравчики, брешь в толпе и скрылись.

Мистер Пэнн тотчас же заговорил о них. Особенно охотно, радостно объявил он, приезжают к нам из Азии. За последние годы иммиграция корейцев выросла на 108 процентов!

Теперь уже затряслись в хохоте и раввин с доктором.

Моя жена и раввинша глядели на нас с недоумением.

Я взглянул в сторону юпитеров, на фоне которых, под аплодисменты толпы, Мистер Пэнн отошёл от микрофона и уступил место следующему оратору. Тощему корейцу с кривыми ногами в бесцветных ситцевых шортах. Кореец квакнул несколько слов, и они оказались английскими.

Спасибо, дескать, Америке! И слава! И вообще! Подумал и ещё раз квакнул: Америка лучше Кореи! Демократия! Снова подумал: Прогресс! Труд! Равенство! Братство! И вообще! Потом ещё раз подумал, но ничего больше изречь по-английски не захотел или не смог. Раскланялся и спустил в себе пружину: выстрелил корейскую фразу.

В разных конца холла одобрительно и дружно застрекотали вибраторы, и под аплодисменты толпы корейца обступили фотографы. Я опять прыснул со смеху. Залман сделал то же самое и нечаянно толкнул раввиншу, которая снова выронила из рук коробку с кукурузой. Мы втроём переглянулись, взорвались в хохоте и опять же — теперь, правда, с радостью — бросились вниз на корточки подбирать хлопья и наслаждаться внезапным ребяческим припадком беспечности.

— Жжжжж… — жужжал сквозь гогот Даварашвили и вертел указательным пальцем, подражая вибратору.

Залман перешёл на четвереньки и, мотая головой, ржал, как взбесившийся конь. Сидя на корточках, я повизгивал, терял равновесие и, пытаясь удержаться, хватался поминутно за рыжие, как у Пэнна, подтяжки на раввинской спине.

— Ещё, ещё! — повернулся к нам, всхлипывая, доктор. — Про наших докторов! — и покрутил тремя пальцами в воздухе.

— Ну, ну? — захихикал раввин.

Даварашвили проглотил слюну и зашептал:

— Про проктолога это, про жопного доктора. Они, знаешь, ставят диагноз пальцем — жик туда и диагноз готов!

— Ну, ну? — торопил раввин.

— А один проктолог из беженцев пихает туда больному сразу три пальца! Почему? На случай, если больной потребует консилиум!

Раввин расставил локти шире и, уронив голову на пол, затрясся, как в лихорадке, а потом принялся хлопать ладонями по мраморному полу. Мы же с доктором хохотали уже не над проктологом, а над Залманом. Когда раввин стал униматься, Даварашвили не позволил ему приподнять голову, — склонился над нею и зачастил:

— А вот тебе ещё: Какая разница между распятием и обрезанием? Отвечаю: распятие лучше: отделываешься от еврея сразу, а не по частям!

Зелёная фетровая шляпа отделилась от Залмановой головы и упала рядом с нею, ковшом вверх. Раввин уже стонал. Стоя теперь на коленях, доктор жмурился от беззвучного хохота и то раскидывал руки в стороны — это распятый еврей! — а то складывал их и чиркал одним указательным пальцем по другому: а это обрезанный!

Зарывшись головою в колени, я гикал, икал, считал себя счастливейшим из трёх долдонов и наслаждался беспечностью существования. Не было привычного страха, что кто-нибудь или что-нибудь снова посягнёт на моё право быть беспробудно глупым, как любой на свете праздник, тем более — праздник независимости.

Посягнула, как и прежде, жена. Пригнувшись надо мной и поблёскивая кроткими глазами, потребовала подняться на ноги.

Раввинша сделала то же самое, но — с раввином.

Даже докторша, сторонница дуализма, бросила подруг, протиснулась к нам, вцепилась в трясущиеся плечи супруга и стала вытягивать его в вертикальную позу. Все мы — «три петхаинских долдона» — походили, должно быть, на загулявших чаплиновских пьянчуг, которых жёны пытаются вытащить из грязной лужи и поставить торчком. Как принято стоять среди трезвых.

После нелёгкой борьбы жёнам удалось вернуть нас к независимым соотечественникам. Благодаря вкусу к инерции, дольше всех сопротивлялся я. Выпрямившись и защёлкнув мускулы в коленных сгибах, повернулся к доктору с раввином — перемигнуться.

С застывшими лицами, они стояли на цыпочках, не шевелились и не смотрели в мою сторону.

— Туда! — шепнула жена и развернула мою голову к сцене.

Я как раз увиденному не удивился.

Напротив: было такое ощущение, что наконец случилось то, чему давно уже пора случиться.

31. Обе насытились мудростью

Она даже снилась мне на предыдущей неделе. Мы втроём — она, Исабела-Руфь и я — лежим впритык друг к другу на пустынном гавайском пляже. Лицом к коснувшемуся воды солнечному диску.

Они наблюдают розовый закат и держат меня в неволе. Связали мне руки за спиной и не позволяют мыслить об оставленной в Квинсе семье. Удаётся им это легко: то одна, то другая теребит мне волосы на загривке и требует читать вслух из раскрытой Бретской рукописи.

Я читаю, но получается — не из Библии, а из запретного евангелия.

Того самого, о котором директор музея рассказал Фейхтвангеру.

«Ученики спросили Иисуса: „Когда же наступит Царствие?“ Иисус сказал: „Оно не наступит как итог ожидания, и о нём нельзя будет сказать — Вот оно здесь! Или — Вот оно там! Скорее всего Царствие Отца Нашего давно уже рассеяно по земле, но люди его не видят… Тот, кто доискивается, да продолжит доискиваться. Когда доищется — его возьмёт печаль. После печали же к нему придёт удивление, и скоро он станет владычествовать надо всем“».

— Ещё! — велела Натела и перевернула страницу.

«Иисус сказал: „Ежели плоть заявилась в этот мир благодаря духу, — удивление. Но если дух стал существовать благодаря плоти, — удивление из удивлений. Воистину, диву даюсь: как получилось, что такое великое богатство поселилось среди такой нищеты?“»

— Ещё, ещё! — требовали женщины и смотрели на закат.

«Ученики спросили его: „Кто ты есть что говоришь такие слова?“ Иисус ответил: „Вы не догадываетесь, увы, кто я есть по тем словам, которые я говорю вам. Вы уподобились евреям, ибо евреи любят древо, но презирают его плоды, либо же любят плоды и презирают древо“».