Повесть о суровом друге
Шрифт:
Концы веревки, которой были подвязаны Васькины штаны, яростно болтались и подпрыгивали.
– Почему богачи учатся читать и писать, а нас в школы не принимают?
Золотистые, как пшеничная солома, волосы на Васькиной голове росли буйно и неудержимо. Они сползали клиньями на виски, на высокий лоб, а на затылке даже закручивались в косичку. Брови у Васьки были грозно сомкнуты, а голубые глаза метали молнии.
– Кадеты на ставок нас не пускают, купаться не дают, - продолжал он.
– Вчера колбасник Сенька нашему Алеше Пупку голову проломил. Поглядите, вон у Алеши
Ребята не знали, как отвечать, и помалкивали.
Мне захотелось поддержать Ваську, и я выкрикнул:
– Пролетарии всех стран!
– Правильно!
– одобрил Уча.
А Васька, ободренный нашими возгласами, продолжал:
– ...И если мы пролетарии всех стран, что мы, ставок у кадетов не отвоюем?
– Отвоюем!
– поддержали ребята.
– Что мы, кадетам по шеям не дадим?
– Дадим!
– загудели голоса.
– Царя кто скинул?
– Я!
– выкрикнул Уча.
– Правильно!
– подтвердил Васька.
– Я сам видел, как Уча и Абдулка за веревку тянули. Значит, ставок теперь наш. Верно я говорю?
– Верно, верно!
– одобрительно кричали отовсюду.
– Тут кадеты письмо прислали, - сказал Васька, - сейчас Ленька прочитает.
Я взобрался на тачку. Абдулка Цыган, у которого под глазом красовался лиловый синяк - «подарок» кадетов, порылся за пазухой и вместе с обрывками веревок, гвоздями и цветными стекляшками извлек черный конверт. Посредине конверта зловеще белели череп и две скрещенные кости.
При виде страшного письма все подались вперед.
– Смерть!
– прошептал кто-то.
– Тише, может, там бомба, - сказал Илюха.
Я вскрыл конверт. К моим ногам упала желтая двадцатирублевая керенка.
Стукаясь лбами, ребята бросились поднимать.
– Глянь, деньги! Зачем это?
Васька взял из рук Илюхи керенку, повертел и кивнул мне:
– Читай, Лёнь, потом узнаем.
Я вынул из конверта тетрадный листок в три косых. На нем синими чернилами крупным красивым почерком было написано:
– «Я вчера приехал из Петербурга, и мне пожаловались, что вы, оборванцы, не хотите повиноваться нам и даже деретесь...»
Прочитав это, я запнулся.
– Читай, чего остановился?
– загалдели ребята.
– Тут руганье, - сказал я.
– Читай, - зашумели вокруг, - читай все подряд!
– «Кухаркины сыны, рабы презренные! Как вы смеете поднимать руки на своих господ? Свободы захотели? Я вам покажу свободу!..»
Я взглянул на ребят. Задрав головы, они в недоумении глядели на меня. Я продолжал читать:
– «А в общем, а ла гер, ком а ла гер[3], как говорят французы, сегодня я приеду к вам с моим войском, и скажите там вашему сапожнику Ваське, чтобы он поклонился мне в ноги, когда приеду, а то я не люблю ослушания!..»
На этот раз поняли все и обиделись.
– А вот этого он не пробовал?
– вскричал Уча, грозя костылем.
– Тише, не мешайте слушать.
Напрягая голос, я читал дальше:
– «Приказываю собрать к моему приезду и сдать оружие.
Кадет 4-го Санкт-Петербургского кадетского корпуса, 5-го класса Геннадий Шатохин».Дальше шла приписка карандашом большими кривыми буквами:
– «Выходите сегодня на пустыр, мы вам набем морды. А на 20 рублей нехай Васька закаже себе гроб. Гроза и молния - силач Семен Муромец (у которого кулаки смертью пахнут)».
Когда я кончил читать, поднялся невообразимый свист, крики, топот ног.
Васька вскочил на тачку и поднял письмо:
– Что будем делать?
– Ответ писать!
– Не надо ответа!
– Бить кадетов!
– Голосуй!
– Кто за то, чтобы кадетов бить, подымай руки кверху. Вот так...
Мы дружно исполнили команду. Васька сурово оглядел нас и сказал:
– Против нема никого? Значит, объявляем кадетам бой...
– Васька помедлил и добавил: - Не на живот, а на смерть!
На тачку взобрался Абдулка, которому кадеты передали письмо, и рассказал, как его поймали враги, как били, а потом приказали передать письмо. Абдулка сказал, что сочинил письмо настоящий кадет, приехавший из Петербурга на побывку, а приписку сделал сын колбасника Цыбули Сенька. Кроме того, мы узнали, что вражеским войском будет командовать сам кадет, верхом на лошади и с настоящей шашкой.
– Кадета Генькой зовут, а отец у него генерал, - рассказывал Абдулка.
– Этого Геньку слуги укачивают, когда он спать ложится.
– Не ври.
– Ей-богу, правда: кладут в люльку и качают.
– Выдумываешь...
– Да нет же. И это еще не все. Слуги ему штаны по утрам надевают.
– А сам?
– Не умеет.
– Вот гад...
– Ничего удивительного нет, - заключил Уча, - богачи что хотят, то и делают, с жиру бесятся. У них только птичьего молока нету.
– Есть, - выкрикнул Илюха, глядя на нас бесстыжими глазами, - я сам видел, как Генька птичье молоко пил!
Ребята рассмеялись, а Васька вскочил на тачку и яростно взмахнул кулаком:
– Долой десять министров-капиталистов!
– Долой!
– поддержали мы, хотя никто из нас не понял, о каких министрах шла речь. Но если Васька сказал - значит, долой!
– Я ихнему Геньке пропишу письмо вот этим карандашом!
– И Уча воинственно потряс костылем.
– Вась, а правда, что кадеты хотят обратно царя поставить?
– спросил я.
– Уже поставили, - хмуро отозвался Васька, - только называется он не Николай, а... как-то... забыл.
– Керенский, - подсказал Абдулка.
– Верно. Этот кадетский царь Керенский только называется царем, а сам с виду мокрица: глянешь, и плюнуть охота.
– Какой же он?
– Поганый: волосы как сапожная щетка, нос толстый, а правая рука за пазухой.
– Почему?
– Камень там держит... камень за пазухой, понятно?
– Правитель нашелся, - передразнил Уча.
– Деньги свои выпустил.
Ребята стали разглядывать керенку, присланную колбасником. Она была похожа на обертку от дешевой конфеты. На ней, как и на царских деньгах, значился двуглавый орел, но какой-то ощипанный и без короны.