Повесть о суровом друге
Шрифт:
– Живей, хлопцы!
– сказал на ходу отец.
– Здравствуй, мать, собери поесть.
Отец снял кожаный картуз и повесил его на гвоздь.
Он прошел вместе с рабочими за перегородку.
– Федя, давай лом!
Отец отодвинул от стены кровать, принял от Феди лом и ударил острием в стену.
Я не понимал, зачем отец ломает дом. А он бил в стену, ковырял ее и скоро выломал саманный кирпич. Рабочие опустились на колени и начали молча и торопливо разбирать стену.
– Довольно, хватит, - сказал отец и запустил в пролом руку по самое плечо, пошарил там и вытащил винтовку.
–
«Вот так новость! Как же это я не знал, что у нас в доме хранились винтовки?»
Отец достал еще две винтовки, потом вынул узкий цинковый ящик, за ним другой, третий. Федя приоткрыл крышку одного из ящиков, и я увидел патроны, настоящие золотисто-медные патроны в обоймах.
– Все, хлопцы, тащите поскорее! Я через полчаса приеду.
Когда рабочие ушли, отец подсел к столу. Я смотрел на него со страхом и гордостью. Отец был тот и не тот. От него пахло как-то особенно порохом и кожей.
Отец взглянул на меня, и усы его разошлись от улыбки. Я почувствовал на своей голове теплую отцовскую ладонь.
– Как живем, сынок?
– Башмаки изорвались...
– Это не беда. Ты вот почему пуговицу не пришьешь?
– Мамке некогда.
– А ты сам. Все должен сам делать. На мамку не надейся - вдруг придется без мамки жить?.. Постой, постой, за наган не хватайся. Лучше скажи, ты про Ленина слыхал? Он тебе письмо прислал.
– Отец пошарил в карманах кожаной куртки, вынул зеленый бумажный сверток и протянул мне: Держи!
Сам он взял деревянную ложку и начал обедать. Я развернул бумагу и прочел:
Радио Совета Народных Комиссаров
30 октября (12 ноября) 1917 г.
В с е м. В с е м.
Всероссийский съезд Советов выделил новое Советское правительство. Правительство Керенского низвергнуто и арестовано. Керенский сбежал. Все учреждения в руках Советского правительства.
Председатель Советского правительства
ВЛАДИМИР УЛЬЯНОВ (ЛЕНИН)
На другом листе, размером побольше, был изображен рабочий, весь красный, даже кепка красная. В левой руке рабочий держал винтовку, а правой указывал прямо на меня:
СТОЙ! ТЫ ЗАПИСАЛСЯ В КРАСНУЮ ГВАРДИЮ?
Записался аж два раза! Ребята подумают, что я из-за трусости не записался, никто не поверит, что у меня башмаки изорвались.
Наскоро поев, отец отодвинул тарелку и поднялся из-за стола.
– Груня, собери харчей, уйду надолго.
Мать заплакала, стала просить, чтобы он не уходил, говорила о том, что всю жизнь он скитается: то сидит в полицейских участках, то прячется в погребах у соседей, а у нее сердце изболелось. Когда же будет конец мукам? Мать глядела на отца, и слезы скатывались по ее щекам, точно живые.
– Вот это нехорошо, - сказал отец смущенно.
– О себе сейчас не время думать. Решается судьба: будут рабочие люди рабами или победят и начнут новую жизнь, где самыми почетными словами станут слова «шахтер», «литейщик», «кузнец»... Эх, Груня, такая жизнь Настанет! А ты плачешь. Ну? Ты ведь умница, правда? Ты ведь не плачешь?
– спрашивал
Она улыбнулась грустно:
– Уже не плачу. Поезжай... Храни вас всех господь...
2
Больше терпеть не было сил. Едва отец уехал, а мать ткнулась лицом в подушку, я украдкой надел ее туфли и побежал к Ваське.
На улице дул пронизывающий ветер. Тусклое, запыленное солнце по-осеннему низко висело над степью. Казалось, будто холод исходит от него.
Васьки дома не было. Я стоял посреди двора, соображая, куда мог деться Васька.
Неожиданно со стороны угольного сарая ко мне донеслись приглушенные голоса. Я прислушался. За деревянной стеной говорил рыжий Илюха:
– Ленька не пойдет. Он сдрейфит.
– Кто? Ленька?
– послышался Васькин голос.
– Чтобы мой помощник да сдрейфил?
– Конечно, побоится, известный трус, - упрямо твердил Илюха.
Еще не зная, что происходит в сарае, но полный обиды, я рванул дверь. Дребезжа и волочась по земле подгнившими досками, дверь приоткрылась. Запахло старой обувью. В полумраке я с трудом разглядел лица ребят. На куче угля сидел Илюха и ковырял заржавленным штыком землю. Рядом, вытянув единственную ногу, стругал деревянную саблю Уча. Васька, заложив руки за спину, деловито ходил по сараю из угла в угол. Абдулка Цыган сидел у самой двери и зачем-то разрывал на полосы свою красную рубашку. Старый пиджак был накинут у него на голое тело. Я сжал кулаки и двинулся на Илюху:
– Ты что тут наговариваешь на меня? Кто побоится?
Илюха вздрогнул от неожиданности, но спохватился и ласково проговорил:
– А вот и Леня пришел, садись сюда, здесь мягче.
– Ты зубы не заговаривай: кто трус?
Илюха, защищаясь, поднял руки к лицу:
– Я понарошку, а ты думаешь, правда.
– Смотри, а то так стукну, что из глаз звезды посыплются.
– Ну будет вам!
– строго сказал Васька и, кивнув мне, добавил: Садись на заседание.
Я присел на голубиную клетку и начал заседать.
– Слушайте, что я буду говорить...
Васька не спеша прошелся по сараю и начал рассказывать о том, как в Петрограде сбежал от рабочих Керенский. Пришли арестовать его, а он выпрыгнул в окно, переоделся в огороде в женскую кофту, только юбку не успел надеть, так и остался в галифе. Что делать? Тогда он покрылся длинной шалью, взял в руки корзинку и пошел. Красногвардейцы пропустили его, думали, идет какая-то тетка на базар. А он выбрался за город, корзинку бросил - и тикать. Рабочие спохватились, да поздно. Так и убежал Керенский далеко, аж в какую-то Америку.
– В царском дворце в Петрограде живут теперь рабочие, - с гордостью рассказывал Васька, - едят из золотых царских тарелок, смотрятся в царские зеркала...
– Ух ты!.. Наверно, и спят на царевой постели, - сказал Уча.
– Выдумаешь, - возразил Илюха, - на царскую постелю разве заберешься? Там одних перин сто штук до самого потолка.
– Ну и что? Лестницу подставь и полезай, зато мягко спать.
– Вась, а Ленин тоже там?
– спросил Абдулка.
– Нет, Ленин не захотел в царском дворце жить.