Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией]

— Я убил инженера Слайковского, — тихо сказал Родькин. — Еще вопросы будут?

Коля отправил Родькина в КПЗ и уехал на Дворцовую.

Вечером он пошел на Большую Садовую: перед тем, как передать дело в прокуратуру, захотелось самому взглянуть на место происшествия. Когда выходил из кабинета, тренькнул внутренний телефон. Звонил Кузьмичев.

— Как? — коротко спросил он, и Коля так же коротко ответил:

— Отправлю завтра.

— Молодцом, — сдержанно похвалил Кузьмичев и повесил трубку.

…Наступали белые ночи, и белесый, размытый сумрак плыл по ленинградским улицам. Коля вышел к Гостиному. Слева вспыхивала то красным, то желтым огнем витиеватая надпись: «Каир». Здесь произошла трагедия — на этом асфальте, перед этими окнами. Наверное, опрошены далеко не все, кто был прямым или косвенным свидетелем убийства Слайковского. Этих людей предстоит еще найти. И со многими из них начнутся, как и всегда в таких случаях, долгие, изматывающие поединки. Как цепко держится прошлое в психологии людей, как властно распоряжается их поступками. Восемнадцать лет назад Трепанов мечтал, что в недалеком будущем человеческие души станут иными. Поторопился Трепанов. Все торопились тогда. У жизни свои законы, на них можно влиять, но их нельзя отменить.

Коля вошел в ресторан. Посетителей было немного. У гардероба величественно возвышался могучий швейцар — под стать Коле, правда, немного оплывший, но все еще молодой и красивый.

— А-а, — заулыбался он, увидев Колю. — Товарищ начальник. Душевно рады, проходите. Как раз получены парниковые огурчики.

— Откуда вы меня знаете? — спросил Коля.

— Профессиональный глаз, — гордо сообщил швейцар. — В прошлый четверг была в «Ленинградской правде» фотография: лучшие люди нашей милиции. Не изволили забыть? Я вижу, у вас дело. Пройдем ко мне?

— Можно и здесь, — сказал Коля. — Инженера убили в ваше дежурство?

— Точно так-с, — кивнул швейцар. — Я заступил ровно в девять вечера, как раз джаз ударил. Он у нас всегда одним и тем же начинает — «Кис оф файер», если знаете… Тут дверь нараспашку, и влетает растрепанный Родькин.

— Вы его знаете? — перебил Коля.

— А кто его, прощелыгу, не знает? — удивился швейцар. — К нам публика самая разная ходит, таких, как Родькин, — пруд пруди. Чуть у них удача — карман вырезали или кошелек «нашли», — сразу к нам. А Родькин что? Был вор, вернулся из лагеря — сковырнулся по новой. Ни копья нет, жить негде. Конечно, он снова на преступление пошел.

— А по существу?

— Я и говорю, — швейцар разгорячился от воспоминаний. — Влетает, глаза — девять на двенадцать, рот — арбузом. Орет: «Человека убили!» — «Кто убил?» — это я ему, а он: «Убили, вот этим ножом убили!» и как грохнется оземь, забился, затрясся, ровно в падучей. Я гляжу, у него в руке и в самом деле нож!

Коля вынул из кармана три финки, но не показал их швейцару, потому что к зеркалу подошел чернявый официант с тщательно зализанным пробором и, поправляя усики, сказал:

— Там оппились… Выкинуть надо.

— Иди, я провожу гражданина и займусь, — сказал швейцар.

— Какая из них? — Коля положил на стойку все три финки.

— Эта. — Швейцар указал на ту, что лежала в середине — у нее была характерная ручка из кабаньего копыта. — Я ее на всю жизнь запомнил.

— Спасибо, — Коля попрощался и ушел. На улице он несколько секунд постоял в раздумье, потом решительно свернул в подворотню и вошел во двор. Здесь находился служебный вход в ресторан. Коля набросил плащ на руку и, миновав несколько коридоров, оказался в зале. Было шумно, бегали официанты, оркестр исполнял веселый фокстрот.

— В верхнем нельзя! — подошел к Коле метрдотель. — Прошу пройти и раздеться.

— Извините, — смущенно сказал Коля. — Мне сказали — приятель мой здесь буянит, его выкинуть хотят. Позвольте, я его без скандала заберу?

«Метр» изумленно посмотрел на Колю, спросил, подозрительно прищурившись:

— Гражданин, вы, случайно, не больны? Какой буян, о чем вы говорите? У нас, слава богу, второй вечер тихо!

— Спасибо, значит, мне наврали.

На улице, в ожидании трамвая, Коля все время мысленно возвращался к чернявому официанту: зачем ему понадобилось сочинять небылицу про пьяного буяна?

…От цирка Чинезелли Коля пошел пешком. Недалеко от своего дома, у парапета он увидел незнакомого человека — тот стоял и явно ждал, когда Коля к нему подойдет. «Тот самый, — вспомнил Коля. — В прошлый раз он почему-то убежал». Коля приблизился. У незнакомца было болезненное лицо, оно старило его. Потертый костюм, стоптанные, давно не чищенные ботинки. «Ему на самом деле тридцати нет, — подумал Коля. — А на вид все пятьдесят».

— Вы меня ждали и в прошлый раз, — сказал Коля. — Но убежали. Что случилось?

Мужчина старался справиться с волнением и не мог. У него дрожали руки.

— Вы, верно, знаете о деле Родькина? — спросил он наконец.

— Документы. — Коля протянул руку.

Мужчина начал торопливо рыться в карманах. Вытащил паспорт, протянул Коле.

— Соловьев Василий Иванович, — прочитал Коля вслух. — Чайковского, десять, квартира семь. Где работаете?

— На заводе «Точмехприбор», — торопливо сказал Соловьев. — Вместе… вместе со… Слайковским… — Фамилию он произнес почти давясь.

— Что же вы мне хотите рассказать? — Коля вернул паспорт. — Говорите.

— Я… я хочу сознаться… — с трудом сказал Соловьев. — Нет… Я не это… Другое… Я вот что… Вы только не перебивайте! — вдруг истерично выкрикнул он. — Я и Родькин хотели Слайковского ограбить! Слайковский на днях получил десять тысяч. Приняли его усовершенствование. Мы в одном КБ. Я все знаю. Когда я понял, что ему светит такой куш, я сразу же договорился с Родькиным, это еще месяц назад было…

— Почему вы рискнули связаться именно с Родькиным? — спросил Коля. — Вы его знаете?

— Мой сосед он… раньше был. Я про него все-все знаю. А тут я его случайно встретил на Витебском, он ночевал на скамейке. Ну, думаю, он голодный, согласится. Все ему рассказал. Одно условие поставил: не убивать, а только отнять. Гоп-стоп это у них называется…

— Вы судились раньше?

— Нет. — Соловьев замотал головой. — Я, как в песенке поется: «с детства был испорченный ребенок». Шалил с блатными, их жизнь знаю…

— Короче, — перебил Коля. — Главное?

— Родькин выследил Слайковского. А в самый последний момент «свосьмерил».