Повести и рассказы

Встретясь ночью с кораблём, белуга не смогла уклониться от удара и погибла, так и не сумев выйти из бухты...

Когда Лиза кончила рассказывать, я сказал:

– А я знаю, кто была эта девушка. Это были вы?

Она кивнула.

СЫН

Я решил, что пора рассчитаться с хозяевами за комнату.

– Бабушка, - сказал я однажды, когда старуха пришла ко мне убирать, скоро месяц, как я живу.

– Ну и живи.

– Очень мне хорошо тут у вас. Хорошая комната. Тихо.

Старуха походила по комнате, остановилась перед фотографиями и сказала:

– Говорят, Ваня мой, сыночек, на помощь звал, а его не услышали... В город увезли, да так и не привезли обратно, - непогоды сильные в ту пору начались. Кто хоронил, и хоронил ли, не знаем, а у нас только митинг на комбинате был, речи говорили. Старик мой ходил, а у меня сил не хватило... Учительница у соседей живёт, та и сейчас к нам приходит. Очень хорошая женщина, молодая. "Лучше вашего Вани никого не было", - говорит. Любила его, что ли...

Я молчал, не зная, что сказать.

Поэтому сказал ненужное:

– Деньги я вам хочу заплатить за первый месяц.

Старуха посмотрела на меня, силясь понять: к чему это?

– Один он у меня был сын, Ваня, - сказала она.

К РЕЙНИКЕ

– Мне очень нужен живой осьминог, - сказал я наконец Телееву. Ходим, ходим... Всё трепанги да трепанги, а у меня тоже план.

Телеев промолчал.

– К Рейнике идём, - сказал мне на другой день Шапулин.
– Там около острова меляк. Трепангов мало, зато осьминог есть. Там живёт. Я, как опускаюсь, каждый раз его вижу.

Рейнике - самый крайний из здешних островов. Он как дерево на опушке леса. За ним - море.

Мы дошли до острова и стали на якорь. Опускался Шапулин.

Его одели, включили помпу. Телеев шлёпнул его ладонью по медной макушке. Шапулин отпустил руки, отвалился от катера.

Дробное пузырчатое облако заклубилось у борта.

К телефону - на связь - поставили меня.

В телефонной трубке было слышно, как шумит, врывается в шлем водолаза воздух. Шапулин скрипел резиной, что-то бормотал. Это он ходил по дну, собирал трепангов.

– Ну как?
– то и дело спрашивал я.

Молчок.

И верно. Что "ну как?", когда надо работать.

Шапулин набрал одну питомзу, взял вторую.

Я по-прежнему стоял у телефона.

Однако мне послышалось, что он сказал слово "ушёл".

– Кто ушёл?
– всполошился я.

Шапулин не ответил.

И вдруг метрах в десяти от катера забурлило. Пробив медным шлемом воду, показался водолаз. На зелёной его рубахе извивалось что-то красное, бесформенное, ногастое.

– Осьминог!
– завопил я.
– Осьминог!

На палубу выскочили Телеев, Дед, Жаботинский.

Мы стали подтягивать водолаза к борту.

Он стукнулся шлемом о катер.

– Осторожно!
– закричал я.

Про фотоаппарат, заряженный чудесной цветной плёнкой, я забыл. Он болтался у меня на шее, как маятник, а я то бросался тащить водолаза, то хватался за осьминога. Осьминогу не хотелось на катер. Он присасывался к борту, к водолазному шлему, к лесенке.

Мы отлепляли его, тащили, кричали.

Наконец Шапулина вместе с осьминогом перевалили через борт.

Осьминог отпустил водолаза и шлёпнулся на доски.

Он был испуганный, красный. Шумно всосав в себя воздух, сгорбился и стал раздуваться, расти вверх. Розовые ноги с белыми кольцами-присосками укорачивались.

Жаботинский выкатил из трюма пустую бочку.

Мы подняли и посадили в неё осьминога. Он зашипел. Из-под крайнего щупальца у него торчала белая трубка. Она то сжималась, то раздувалась. Через неё осьминог дышал, выпускал воздух.

Бочку налили до краёв. Осьминог всплыл, затем снова опустился на дно и там застыл, испуганно тараща из-под воды глаза.

С Шапулина сняли шлем. Он сел рядом с бочкой. Лицо у него было красное и мокрое: здорово устал, пока тащил осьминога.

– Что будем делать?
– спросил Телеев.

Я подумал, если нарисовать осьминога в бочке, Лиза опять скажет: "Безобразие!"

– Надо бы его куда-нибудь на мелкое место, в скалы.

– Трепангов наберём и сходим, - пообещал Телеев.
– Ты отдыхать будешь?
– обратился он к Шапулину.
– Раздевайся. Я за тебя пойду.

– Долго костюм снимать. Ладно, я ещё разок.

– Питомза где?

– Около якоря бросил. Найду.

Через несколько минут он снова полез за борт.

ОСЬМИНОГ НА ПАЛУБЕ

Осьминог сидел в бочке.

Он был по-прежнему красный, как варёный рак, тяжело дышал. Там, где торчала вверх его трубочка, то закипал, то гас родничок. Это животное толчками выпускало из себя воду. Я сел около бочки и стал рисовать осьминога по частям: щупальца, глаза, клюв.

Тело осьминога было всё покрыто мелкими серыми складочками. Как будто его посыпали пеплом. Чёрные глаза с белыми веками-шторками полуприкрыты.

Один раз, когда осьминог повернулся, я увидел его клюв, кривой, как у птицы.

Мы смотрели с осьминогом друг на друга. Каждый из нас думал о своём.

Осьминог не ждал от меня ничего хорошего. Это было видно по выражению его глаз. От морщинок, которыми были окружены глаза, взгляд его казался стариковским.

А у меня мысли были весёлые: наконец-то смогу нарисовать!

ДВА БРАТА

Когда две бочки были заполнены трепангами, Телеев сказал:

– Идём к Двум Братьям!

Мы снялись с якоря.

Скалу Два Брата я знал. Мимо неё мы проходили часто. Она лежит как раз напротив комбината.

Добирались туда почти час. Подходили осторожно. С кормы Телеев отдал якорь: в случае чего можно стянуться назад.

Когда нос сел на мель, до берега оставалось ещё метров пять.

Шли по колено в воде. Осьминога нёс Шапулин. Он нёс его, перекинув через плечо.

Два Брата - это два больших камня. Когда-то здесь была одна скала. Потом она развалилась пополам. Между камнями получилась лагуна - тихая и закрытая. Воды по пояс, узкий проход соединяет лагуну с морем.