Повести и рассказы

Проследив из сеней, что гости, наконец, ушли за ворота, Френсис повернул рычаг, и калитка заперлась. Френсис потянул за кольцо с проволокой — в дальнем углу поместья открылась дверца конуры, и позванивая цепью, потягиваясь, вышел во двор для несения службы пес Фальстаф.

Френсис распахнул форточки в столовой, принялся мыть с мылом стаканы, когда зашла жена. Морщась, она укоризненно сказала:

— Зачем, зачем ты их еще раз пригласил?!

Муж вздохнул и развел руками.

— О, интеллигенция!.. — принялась ходить-бегать по комнате Элли. — Напоил раз — и выгони к черту! Эту пошлость выслушивать… они же привыкнут… Думаешь, благодарностью отплатят? Заборы твои не будут осквернять? И зачем про пожары спрашивал? Могут удивиться, запомнить и еще начнут изображать верных сторожей…

— No! У них нет памяти.

— Они хитрее, чем ты думаешь…

Френсис, жалобно скривившись, протирал голубеньким платком очки.

3

Конечно, не миновало и недели — они снова заявились ввечеру, эти три бездельника. Как раз вызвездило, грянул ранний сибирский мороз, да не 5–7 градусов, а все 20 (такое случается в урочищах Предсаянья), и скрип от шагов на снегу далеко разносился. Впрочем, уже и в среду, и в четверг за воротами кто-то переминался и курил (пес во дворе пару раз рявкнул), но в звонок не позвонили. Может быть, испугались гнева хозяйки, которая строчила на электрической пишущей машинке? Повздыхав, условились выждать еще немного, чтобы получился хоть небольшой, но круглый срок? И вот именно опять в субботу — только хотел было Френсис после бани размягченно послушать музыку и испить подогретого красного вина — задребезжал звонок.

— О!.. — только и выдохнула хозяйка. — О!.. Может быть, сделать вид, что спать легли?

— Свет горит, — пробормотал хозяин.

— Ну, иди, иди. Встречай дорогих гостей.

С виноватым видом, накинув куртку с башлыком, привычно согнувшись из-за высокого своего роста, Френсис спустился по винтовой лестнице в сени. Рычаг щелкнул — калитка вдали распахнулась.

Три сизые тени, убедившись, что красноязыкий Фальстаф точно в конуре, медленно ступили во двор и, поднимая колени, как бы стараясь меньше шуметь, закрыли за собой калитку.

Френсис высился на крыльце, улыбаясь, как истинный джентльмен, который рад новым своим друзьям:

— Проходите! — Кажется, он уже лучше говорил по-русски, что тут же отметил умный Платон. Френсис употребил местное слово. — Зазимок выпал, холодно.

— Зазимок — это верно, это по нашему! А вот и по нашему ма ленький тебе презент… — Пузатый дед, сбросив незастегнутый вонючий полушубок на пол у холодных дверей, сопя, выдернул из-за спины (из-под ремня?) шкалик «Российской». — Убери куда-нибудь… пригодится — зима долгая… А мы хотели сегодня по трезвому о жизни поговорить.

Изумленный хозяин, не зная, что и ответить, машинально провел их в столовую. Убрал в шкаф дареную чекушку и, вопросительно глянув на сельчан, все же достал тяжелую бутыль виски.

— Но, нo!.. — замахал Платон свилеватыми от трудовых усилий прежней жизни руками. И даже Генка «Есенин», на этот раз тщательно побритый, с порезом на щеке, залопотал своими пельменями невнятно под нос нечто шутливое, вроде того, что «в стране подъяремной всему свой срок, даже если он тюремный…» Только Павел Иванович замкнуто и отчужденно молчал — он был в белой, почти чистой рубашке, наглухо застегнутой у самого горла, под острым кадычком.

Наступило неловкое молчание. Гости сидели все за той же клеенкой, на которой нарисованы русские ромашки и незабудки.

Френсис, не понимая, чего сегодня хотят от него сельчане, растерянно предложил:

— Может, сoffеe?..

— Кофе? Можно, — пробурчал Платон и, зашуршав клочком газеты, свернул и, ткнув ее куда-то себе в бороду, закурил густо воняющую самосадом «козью ножку». И неожиданно спросил. — А сын у тебя что, не учится? Наши-то ребятишки в Малинино ездят…

Френсис у плиты замер.

— Сын дома занимается, — почему-то насторожившись, сухо ответил он. — Жена — бившая учительница, проверяет.

— А потом экстерном сдаст? Стало быть, умный мальчуган? Как зовут-то?

— Ник. Можно — Николай.

— Николай — это хорошо. Николай — сиди дома, не гуляй. А сама твоя Эля… не хочет у нас преподавать? Или ты ее и так прокормишь?

— Она работает, переводит, — объяснил Френсис и, обернувшись, более внимательно всмотрелся в лица сельчан. Что у них на уме? К чему эти вопросы? Просто ли праздные они, из приличия, или здесь некий смысл? — Она же хорошё знает русский… то-есть, английский… — англичанин засмеялся и, изобразив сокрушенный вид, махнул длинной рукой. — Конечно, с английского на русский! Всякие статьи… Немного, но платят.

— А вот на днях… — включился в разговор местный острослов и поэт. — На днях мы тут по делу ехали… на трелевочном тракторе… Между прочим, слава рабочим, мы могли бы и в Малинино вашего паренька возить!.. — Невнятно, перескакивая с пятого на десятое, Генка рассказал, как он ехал с товарищами и услышал — в доме Френсиса пела под гитару женщина. И пела так звонко, хорошо. Не подумаешь, что иностранка. — В гостях кто был или уже супруженция научилась?

Френсис широко улыбнулся, но на душе у него стало неприятно. Он прекрасно понял — никакого трактора не было, да и кто этого Генку-дурня на трактор посадит. И невозможно услышать с грохочущего трактора тихое пение женщины… Значит, стояли под забором, подслушивали. Что им надо?

— Она когда поет — лючше говорит слова, — медленно ответил Френсис. — А просто говорить пока не… Только писаный тэкст.

— Ясно, — заключил Платон.

Павел Иванович сидел, подавшись вперед и не отрывая от растерявшегося неведомо почему хозяина синих, враждебных глаз.

— Тогда примерно такой вопрос… — Толстяк вдавил окурок с буковками в тарелку, машинально поданную ему Френсисом. Ощерил зубы, совсем как американец, и снова сомкнул полные коричневые губы в черной бородище. — Вот ты спрашивал, почему мы, русские, пьем. А как не пить, милый человек?.. У Павла Иваныча, — он кивнул на немедленно задрожавшего от человеческого внимания друга, — у бывшего героя наших таежных рек в городе сын погиб… одни девки в семье остались…

— Трамваем в городе зарезало, — пояснил Генка. — Шел трамвай девятый номер… под площадкой кто-то помер… тянут, тянут мертвеца — ни начала, ни конца…

Платон подождал, пока Генка закончит свой рифмованный комментарий, и продолжил:

— А у Генки… вообще детей нету…

— А я с ней живу… — охотно пояснил Генка. — С Танькой.

Хоть пилит меня уж двенадцать лет… — И сдвинув кверху пухлые губы, он по-мальчишески шмыгнул носом. — Но как без деток? Я бы, может, не пил… может, меня бы в союз писателей приняли… я бы сына учил — не стихам, конечно! Охотиться, хариуса дергать…

Эх, душа горит. Но нет, нет!.. — под тяжелым взглядом Платон Генка сложил ручки лодочкой на мошне. — Только кофий. И чмокая, три мужыка пили минут пять с отвращением черный густой напиток. «Зачем они резину тянут? — вконец обеспокоился хозяин. — Если дать виски, может, все-таки выпьют? А выпьют скорее раскроются?»

— А я устал сегодня, — вздохнул Френсис. — Засандалю для сугрева… так по-русски? Правда, один не пью… но что делать? Вы-то не поддержите…

— Н-ну, — Платон шевельнул брюхом и незаметно — как ему казалось — ткнул локтем в бок бывшего капитана. — Если только за компанию…