Повести и рассказы
Шрифт:
— Ну, хотите, купим несколько штук? Пускай вместе с японскими рядом поработают. Проверим на надежность. Я думаю, что в морозы-то ваши не откажут. А ихние в пластмассе, как в гандоне… еще бабушка надвое сказала.
Тронутый его вниманием, Колесов вдруг замешкался в дверях и признался слова как-то сами вырвались — что у него приемный сын пропал. То ли бандиты выкрали, то ли еще что случилось, — нету пацана вторую неделю.
— Что же вы сразу-то не объявили?! — Бойко тут же задергал усами, стал звонить по нескольким телефонам — но ни на вокзале, ни в аэропорту, ни в больнице скорой помощи и ни в морге
— Если позвонят, начнут требовать выкуп, дайте лично мне знать… у меня хлопцы не то что у вас в районе. Мы им матку вывернем.
Сказав о приемном сыне, Колесов вдруг почувствовал, как он устал. Но ехать домой не хотелось. Надеясь на чудо, побрел в сторону гулких радиоголосов, на железнодорожный вокзал — может быть, там с какими-нибудь бомжами сдружился. Впрочем, он мог и другим именем назваться. Очки надеть. Или наголо остричься, а то и колокольчик повесить на мочку уха, как доморощенный кришнаит…
Долго стоял Колесов на сыром перроне, вдыхая забытый запах угольной пыли (в последние годы — только самолетом), потом, поднявшись в залы ожидания, разглядывал нищих на полу, вглядывался даже в девчонок — ему показалось, что талантливый мальчишка запросто может и девочкой переодеться. У какого-то бродяги в ватной фуфайке, но с грязным галстуком на шее, спросил доверительно, как у своего брата-интеллигента: не видел ли тот подростка с плохой речью.
Остро глянув на Колесова, бомж мгновенно ответил:
— С плохой речью — на всех каналах телевидения сидят!.. — И сам ухмыльнувшись беззубо своей остроте, пальцем показал вниз. — А там смотрел?
Колесов спустился в подвал. Но и там, где располагалась недавно открытая с помпой городскими властями ночлежка, Саши не было. Играли на гармонях исхудалые старики, лежали накрытые тряпьем бездомные тетки с черной малышней — наверное, беженцы из Таджикистана…
А может, он уехал? Взял да и укатил поездом… А что, рубашка на нем тогда и брюки были хорошие. Хоть и в носках, на бездомного в ту ночь не был похож… Придумал какую-нибудь версию… мол, ехали в поезде, папа на остановке пошел газету купить, да отстал… а он выпрыгнул, чтобы его поторопить, а папа, видно, уехал, запрыгнув в последний вагон… Вот проводницы и поверили мальчишке, подобрали… И сейчас он где-нибудь в Западной России или на Дальнем востоке.
Не зная, куда деться и что делать, Станислав Иванович забрел в грязную «стекляшку» с изысканным названием «У Моцарта», выпил стакан коньяка, отдающего ванилью, и явился домой туча тучей. Не отвечая ни на какие ласковые расспросы жены, уединился с телефонной трубкой в спальне и долго звонил разным людям домой — и губернатору Ивкину (жена ответила, что его еще нет), и генералу Катраеву (а генерал уже знал о случившемся — ему доложил Бойко), и своему другу и врагу, толстопузому академику Гасанову… всем жаловался.
Днем к нему на работу пришли три румяные девицы в коротких обливных оранжевых полушубках и оранжевых сапожках, представители профсоюзов, узнать, не выйдет ли Колесов в воскресенье вместе с ними и с коммунистами на площадь Революции — проводится очередная акция протеста.
— Требуем отставки Президента и правительства, — пояснила самая раскрашенная (ей не хватало лишь индейских знаков войны на скулах)
и горластая. — Нам посоветовал к вам обратиться товарищ Сидоров, ваш близкий коллэга.Колесов старательно улыбался.
— А может, хватит бузить? — сказал он как можно более душевно. — И так уж вся страна стоит и ждет каши манной. Ведь правда, красавицы?
«Красавицы» помрачнели и, не прощаясь, раздраженно хлопнув дверью, ушли.
А еще через пару дней секретарь Таня положила на стол Станиславу Ивановичу развернутую газету «Дочь правды». В ней, на второй полосе, некий журналист И. Иванов сообщал, что ученый Колесов выгнал приемного сына, босого, на улицу. А вот директор завода Сидоров, писали они, кормит на балконе всех синиц и воробьев Советского района. А недавно перевел детдому пять тысяч на подарки ко дню Октябрьской революции.
«Если ты приласкал, если приручил, — писала газета коммунистов, поместив портрет смеющегося Колесова, — даже собаку потом грех выгонять! А дружба к демократами приводит к тому, что и хорошие русские люди становятся жестокими. Выставил бедного детдомовца, сорвав цветы славы.»
Какие цветы?.. какой славы?.. И откуда они узнали, что мальчишка босиком убежал? Бойко рассказал им или сам генерал Катраев, член «тайного» совета?
В дополнение ко всему Станиславу Ивановичу позвонил писатель Титенко, приятель губернатора, и вкрадчивым голосом, с таинственными паузами (как бы вслушиваясь в звуки телефонной линии — с прежних времен все боится, что его подслушивают) спросил, знает ли Станислав Иванович, что демократично настроенные граждане города готовят свой митинг? Не пойдет ли господин Колесов на эту анти-акцию?
Но поскольку Колесов раздраженно молчал, Титенко, угадывая возможные его мысли, извиняющимся голосом заюлил:
— Ну, что делать?.. дряхлый, старый человек… но надо же подержать? Ведь гарант… Конечно, разворовали страну, куда он смотрит?.. но когда принцип на принцип, кого еще поддерживать, верно?
Станислав Иванович простонал что-то невнятное и бросил трубку. Идите все к черту! Хотя тут же подумал, что наверняка Титенко мысленно сказал ему, Колесову: ну, смотри, у тебя люди, лаборатория… тебе жить…
А вечером того же дня — безумный день! — к подъезду Колесовых подкатили, как в иностранных фильмах про кинозвезд и наглых журналистов, две машины с телекамерами. И выскочив на асфальт, несколько молодых людей закричали наверх:
— Ученый Колесов, выйдите к народу!
С помутившимися глазами он хотел-таки выскочить на балкон и послать их на три буквы, но жена и дочь удержали.
И тогда он заорал своим:
— Ну, не верю я, не верю! Переройте весь стол! Переверните квартиру!..
— Хорошо, хорошо… — и Марина с Машей снова опрокинули на стол содержимое верхнего ящика. А потом дочка задумалась и вытянула ящичек, который был ниже — в нем лежали фотопленки, дискеты. И присев, заглянула в образовавшую двухэтажную дыру. Сунула руку — и вытащила измятый, согнутый буквой «Г» невзрачный конверт.
— Папа! Это?!
Надо же было случиться такому, что валявшийся поверху среди бумаг при постоянном вынимании и заталкивании ящичка злополучный конверт утолкался вперед, соскользнул вниз и застрял там, изогнутый, — между стенкой стола и торцом расположенного ниже ящичка.