Повести о совести

– А если есть?

– Есть, так выкладывай.

– Выложу. Жалоба! Нужна жалоба в высшую аттестационную комиссию.

– Жалоба, товарищ Фимкин, это мерзко, хотя и эффективно. Однако что мы в ней напишем.

– А это обдумать нужно. Например, можно написать, что исследования выдуманы, взяты из воздуха, а больных таких вообще не было или были, оперировались, но потом не обследовались, отдаленных результатов нет.

– Как ты это сделаешь? На каждого больного полно различной медицинской документации. Хорошо, я подумаю.

– Только думайте быстрее, шеф.

– Ты меня еще и учить будешь?

– Прошу прощения.

Весь вечер и ночь Шинкаренко терзали сомнения: «Сделать подлость, а вдруг раскроется, тогда конец всему, но не сделать, Кудряков защитится, точно выгонит меня из клиники. Куда я тогда пойду? Ехать в другой город? Так в Волгограде у меня все налажено. Да и дело покойного Луганцева кто продолжать будет? Этот тупой угрюмый Федя? Нет, ради продолжения славных дел клиники я обязан что-то сделать». И он решился.

На следующий день Виталий Карпович дал задание Фимкину изъять из архива больницы двадцать-тридцать историй болезни пациентов, с которыми работал Кудряков. Хитрован Фимкин уговорил архивариуса, даму, любившую «принять на грудь» рюмочку, другую, выдать ему медицинскую документацию без регистрации в журнале, пообещав вскоре вернуть. Высохшая и слегка пожелтевшая бумага очень хорошо горела в печке семейной дачи отца Генриха. Такая же участь постигла журналы регистрации анализов, которые внезапно исчезли из лаборатории после ночного дежурства доктора Фимкина. Не прошло и трех дней, как в Москву ушло письмо с сообщением о фальсификации данных в докторской диссертации доцента Фёдора Трофимовича Кудрякова.

Генрих Борисович доложил новому шефу о проделанной им работе, тот похвалил его и приказал забыть навсегда.

– Без всякого сомнения, Виталий Карпович, уже забыл, – сказал жалобщик и устремил пристальный взгляд на доцента.

Шинкаренко без слов все понял, он был готов, подошел к шкафу, достал папку с бумагами:

– Это незаконченная работа твоего коллеги Вани Реброва, погибшего в автомобильной аварии, почти готовая кандидатская диссертация по анестезиологии. Я ее нашел в архиве Александра Андреевича. Бери и об этом тоже забудем. Мы квиты?

– Так точно, шеф!

Виталий все рассчитал точно. Не дай бог Фимкин откроет рот, тогда и ему будет что сказать, молчание спасет обоих, а у исполняющего обязанности заведующего кафедрой появится еще один ученик, ибо любая диссертация идет в зачет руководителю работы.

Вишневскому доложили о письме по поводу диссертации Кудрякова.

– Какая-то чушь собачья, – возмутился Александр Александрович. – Это же доцент покойного Луганцева, а тот никогда и ничего не выдумывал и Федю я знаю, он парень простой, открытый, такие не лукавят. Что ж, прокатитесь на Волгу, посмотрите документацию и готовьте апробацию к намеченному сроку.

Комиссию из института имени А. В. Вишневского Шинкаренко встречал на вокзале сам, хорошо разместил, неплохо угостил, для работы предоставил свой кабинет. Москвичи все факты, изложенные в письме, проверяли тщательно и недосчитались двадцати семи случаев, указанных в диссертации. Нет, они как бы были, их оперировали, но после операции не видели, не обследовали, хотя свидетели утверждали, что обследовали. Однако утверждения утверждениями, а документов нет. Написали протокол, один экземпляр вручили ректору Волгоградского медицинского института и отправились в столицу.

Виктор Павлович Григорьев читал протокол вместе с проректорами и деканами, все тяжко вздыхали, все, кроме Боголюбова:

– Этого не может быть! Это наглая ложь! Это провокация!

– Провокация не провокация, а факт налицо, – подвел итог ректор.

– Как-то странно, – продолжал декан, – уж очень выборочно исчезла документация. Надо бы проверить остальные документы.

– А что это даст? Даже если кто-то и изъял истории болезни, где их искать и у кого? – высказался Георгий Хорошилов, работавший в то время секретарем парткома института. – Давайте дождемся окончательных выводов Москвы. Но я уверен, Фёдор не виноват, его подставили.

Сразу после совещания Боголюбов поехал к Шинкаренко. В кабинет декан вошел без стука, не поздоровавшись:

– Ты что творишь, Шинкарь? До чего ты докатился, Виталик!

Шинкаренко встал из-за стола, удивленно округлил глаза, но страха скрыть не мог.

– Ты что как с цепи сорвался, друг мой? – Голос Виталия дрожал.

– Я тебе больше не друг, тварь поганая!

– Я бы попросил без оскорблений! Что я тебе такого сделал?

– Не мне, шинкарёнок подлый. Если бы мне, я бы тебя тут же прибил, ты меня знаешь!

– Тогда чем и кому я навредил?

– А ты не знаешь? Знаешь! По глазам вижу, знаешь, Виталик, подлая твоя душа. Феде Кудрякову навредил. Ты жалобу в Москву состряпал?

– Ты что с ума сошел, Олег?

– Это ты с ума сошел, сволочь! Ты! Скажи, пожалуйста, кому поклепы выгодно на Фёдора возводить? Тебе, гад! Только тебе. Ты это уже делал в сорок пятом, помнишь, как меня оговорил?

– А ты докажи, – сорвалось с языка у Шинкаренко.

– Я и доказывать не буду. Я на сто процентов уверен, и ты это прекрасно понимаешь. – С этими словами Боголюбов резким ударом правой врезал бывшему другу прямо в глаз. – А теперь ты доказывай, что это сделал я. Козел!

Олег Васильевич покидал клинику хоть с какой-то степенью удовлетворения. Он не знал, что делать с клеветником, действовать его методами Боголюбов не мог, а дуэли давно запретили. Очень жалко, что запретили.

Виталий Карпович сидел в рабочем кабинете до поздней ночи, сгорая от злости на всех, но только не на себя, он строил планы мщения Олегу. Перед уходом домой несколько успокоился, открыл свою диссертацию. «Ничего, я вам всем еще покажу, кто такой Шинкаренко! Защищу докторскую, пойду дальше, по головам пойду этих проклятых правдолюбов-боголюбов». Домой пришел за полночь, жене сказал, что напали на него уголовники, требовали денег, но он отбился. На следующий день на работу не пошел, сказался больным гриппом, лежал на диване целыми днями и гасил в себе злобу, та постепенно уходила, особенно в моменты, когда Виталий ел печенье с маслом.

По выходе на работу Шинкаренко позвонил Белоусов, председатель комиссии, приезжавшей проверять жалобу, и предложил исключить из диссертации Кудрякова двадцать семь спорных случаев, пополнить новыми исследованиями и вновь представить к защите.

– Все будет исполнено! Все сделаем, как вы решили! Спасибо вам и привет Александру Александровичу, – елейным голосом пропел Виталий.

На том конце молча положили трубку.

Доцент Шинкаренко нарочито громко говорил о выводах комиссии по жалобе, предупреждал всех об ответственности за достоверность научных исследований.