Повести, сказки, притчи Древней Индии

Тогда Бодхисаттва, подумав, что тот, конечно, его не узнаёт, приблизился к нему, не испытывая никаких опасений, и попросил у него уделить что-нибудь, сопровождая просьбу по обычаям просителей надлежащими словами благословения.

«Да будет тебе благо, царь зверей, своей отвагой жизнь свою поддерживающий! Прошу тебя почтить просителя и увеличить тем свои заслуги и славу добрую».

Но даже когда к нему обратились с такими приятными словами благословения, лев, чье поведенье из-за его жестокости и себялюбия было недостойно благородного, посмотрел искоса на Бодхисаттву, словно желая испепелить его взглядом своих глаз, покрасневших от пламени гнева, и сказал: «Довольно!

Достаточно, что ты ушел живым, попавши в пасть ко мне, не знающему состраданья и пожирающему трепетных оленей.

Ты снова оскорбил меня, своею просьбой беспокоя. От жизни, видно, ты устал и хочешь мир иной увидеть».

Тогда его отказ, выраженный такими грубыми словами, вызвал чувство стыда у Бодхисаттвы, и он поднялся в небо. Он полетел своим путем, говоря ему шумом своих распростертых крыльев, что он — птица.

Между тем некий лесной бог, то ли потому что не мог вынести такого оскорбительного обращения или же желая испытать пределы сдержанной стойкости Бодхисаттвы, взлетел в небо и сказал Великосущному:

«О лучший из птиц! Почему ты, оказав этому негодяю услугу, прощаешь его оскорбительное обращение, хотя в силах отомстить ему? Что значит твое бесстрастное отношение к этому неблагодарному?

Как ни могуч он, но, напав внезапно, ты можешь вырвать у него глаза иль пищу утащить, зажатую в его зубах. Зачем же наглость ты его прощаешь?»

Тогда Бодхисаттва, хотя и оскорбленный грубым поведением, несмотря на подстрекательства лесного бога, ответил ему, раскрывая все благородство своей натуры:

«Довольно говорить о таких поступках. Не этим путем идут мне подобные.

Из сострадания, не из корысти поможет добродетельный в беду попавшему, и безразлично для него, поймет ли это тот. К чему же гнев здесь?

И тот — другой, не зная благодарности, обманывает только сам себя. Ведь кто, желая платы за услугу, вторично сделает ему добро?

А тот, кто оказал услугу, в мире ином достигнет праведности и ее плодов благодаря спокойствию, а здесь — блестящей славы.

Если услуга — праведный поступок, то кто же будет сожалеть потом? А то, что сделано в расчете на награду, — не услуга, а лишь отдача в долг.

Кто замышляет вред ближнему в обиде на его неблагодарность, тот добродетелью своею сначала славу добрую сыскав, затем ведет себя слонам подобно.

Если же ближний по неразумению не знает, как отблагодарить, он не достигнет того блеска, который любит только добродетели. Так кто ж благоразумный предпримет шаг такой, чтобы разрушить высоко поднявшуюся славу?

Вот это мне кажется наиболее подобающим.

Кто дружелюбья не питает даже после услуги, оказанной ему достойным человеком, того покинуть следует спокойно, без грубости, без гнева».

Тогда бог, радуясь всем сердцем подобным прекрасным словам, несколько раз с похвалой воскликнув: «Прекрасно, прекрасно!», сказал ему несколько приятных слов:

«Не носишь ты пучка волос на голове, себя не затрудняешь ты одеждой из рогожи,^{98} но в остальном ты настоящий риши,^{99} грядущее постигший. Ведь не одежда делает святого, поистине святой лишь тот, кто добродетелями наделен».

Отличив и почтив его таким образом, он исчез.

Таким образом «даже побуждаемый к дурным поступкам добродетельный человек не будет совершать их в силу своей непривычности к ним». Так следует говорить, восхваляя добродетельных. Это же нужно проводить в проповеди кротости и говорить так: «Человек, проникнутый кротостью, не знается ни с враждой, ни с оскорблениями. Он приятен многим людям, любящим его». Говоря о благоразумном спокойствии, следует привести следующие слова: «Мудрые, великие в своем благоразумном спокойствии, сохраняют блеск своих добродетельных качеств». Так же, восхваляя величие души Татхагаты и постоянное проявление благородства его натуры, следует говорить: «Таким образом даже в состоянии животного стремление к проявлению благородства характера не дает уйти с правильного пути».

ПАНЧАТАНТРА

Перевод А. Я. Сыркина

ЛЮБОПЫТНАЯ ОБЕЗЬЯНА (I.1)

Есть в одной стране город. Недалеко от него посреди рощи некий купец строил храм. Каждый день в полуденное время зодчий и все рабочие отправлялись в город за едой. И как-то раз стая обезьян приблизилась к этому недостроенному храму. А один работник оставил там большое полурасколотое бревно из дерева анджаны,^{100} вставив в него клин из кхадиры.^{101}

Обезьяны начали весело играть, где только им хотелось: на макушках деревьев, на верху постройки и на грудах поленьев. И тут одна из них, близкая к гибели, безрассудно уселась на бревне. «Кто вставил этот клин в неподходящее место?» — подумала она и, схватив обеими лапами, начала его вытаскивать. Между тем яйца ее попали в щель полурасколотого бревна, и ты поймешь без лишних слов, что произошло, когда она вытащила клин.

КУПЕЦ И ПОДМЕТАЛЬЩИК (I.3)

Есть на земле город под названием Вардхамана.^{102} Жил там купец Дантила, поставленный над всем городом. Он исполнял и городские, и царские дела, порученные ему, и радовал всех жителей. К чему много слов? Такого умелого человека никто еще не видал и не слыхал. Хорошо ведь говорится:

Кто служит повелителю, того народ не любит. Кто хочет подданным служить, того цари не терпят. Между царем и подданным всегда раздоров много, И трудно отыскать того, кто б мог служить обоим.

Так жил он, и как-то раз справлялась у него свадьба дочери. Он пригласил на нее всех жителей города и приближенных царя, оказал им внимательный прием, накормил их и пожаловал им одежды и другие подарки. После свадьбы он с почтением ввел в дом царя с его гаремом.

А у царя был дворцовый подметальщик по имени Горабха. Придя в этот дом, он уселся на неподобающее ему место, впереди царского советника, и, когда это увидели, его выгнали в шею. Сердце Горабхи опечалилось от этого унижения, и, не зная покоя ни днем ни ночью, он размышлял: «Как бы мне лишить этого купца царской милости? А иначе, зачем напрасно изнурять себя, раз я не могу ему ничем повредить? Хорошо ведь говорится:

Кто не способен отомстить, Пускай стыдится обнаруживать свой гнев. Не разобьется сковородка, Коль прыгает на ней горох».

И как-то на рассвете, подметая возле ложа чуть задремавшего царя, он сказал: «Да! Столь дерзок Дантила, что обнимает первую супругу царя». И слыша это, царь вскочил в сильном возбуждении и сказал: «Эй, эй, Горабха! Правда ли то, что ты пробормотал? Неужели Дантила обнимает царицу?» Тот сказал: «Божественный! Увлекшись игрой в кости, я не спал эту ночь, и вот, когда подметал, крепко заснул. Поэтому не ведаю я, что сказал».