Повести. Пьесы

И на следующий день, уже автоматически, он все искал глазами записку. Но записки не было, и Татьяны не было. Не было Татьяны, и стало ясно, что лучше ее и не ждать.

Надо было как-то осмыслить происшедшее, и Батраков для себя определил его так: загуляла. Слово нашлось, и сразу стало полегче. Просто сорвалась, с кем не бывает. Тогда закурила, теперь загуляла. А он не срывался? Тоже срывался, когда-то даже из дому убегал.

Тяжело оказалось засыпать, привык к Танюшкиному телу рядом. Но опять успокоил себя тем, что загуляла. Что тут поделаешь: у мужиков залой, у них загул. Намотается, отрезвеет и вернется.

Серьезная сложность возникла через два дня, когда Лиза забежала вечером узнать, чего Татьяны нет на работе — не заболела ли. Батраков сказал, что уехала по разным делам, а на сколько, пока не известно.

— Туда, что ли? — понимающе вздохнула Лиза.

— Да вроде собиралась, — уклонился Батраков, не сразу сообразивший, куда — туда.

— Надо, — одобрила Лиза, — давно пора, растет девчонка-то.

— То-то и оно, — кивнул Батраков, радуясь подсказанной версии.

И в дальнейшие дни, когда спрашивали, он не отвечал прямо, а принимался солидно рассуждать, что Татьяну понять можно, да он и сам считает, что решать как-то надо, все равно когда-нибудь придется, был бы парень — другое дело, а дочке нужна мать, это все знают. Недели через две он и сам уже почти верил, что Татьяна отправилась не куда-нибудь, а в родной поселок и теперь, небось, осторожно ходит вокруг прежнего гнезда, строя планы, как бы без скандала вызволить подросшую Аленку.

Однако вместе с тем Батраков купил в киоске карту Крыма и вечерами подолгу ее изучал, так что многие, даже малые населенные пункты уже помнил наизусть. Карта не обнадеживала: дорог на ней было множество, и почти все с твердым покрытием — на Евпаторию, на Симферополь, на Бахчисарай, Алушту и Ялту, на Судак и Старый Крым. Самая тревожная вела на Феодосию и дальше, вплоть до самой Керчи, но и там она, увы, не кончалась, а через паром уходила на Тамань, Анапу, Новороссийск и далее, за пределы карты, на огромные притягательные пространства Кавказа. Безнадега, думал он, тут уж не угадаешь, никто не знает, в какую сторону катила попутка и на каких неясных просторах прогромыхивает сейчас этот самый дальний бой, втянувший в себя, как смерч, несчастную накрашенную Танюшку. И сколько кабин придется сменить, чтобы добраться домой, если, конечно, потянет назад, а не дальше в неизвестность.

Вещи Татьянины он не трогал, как оставила, так и лежали, да и было их кошкины слезы, не успел жену одеть, как хотелось. Как-то наткнулся на торбочку, и сердце дрогнуло: как же она без сумки, ведь хоть что-то в дорогу все-таки надо. Батраков вспомнил про документы и выдвинул ящик, где они обычно лежали. Паспорта не увидел, зато трудовая лежала на месте, отнести ее в школу Татьяна так и не собралась. Под книжкой стопочкой лежали деньги, отложенные на телевизор. Уж деньги-то взять могла бы, мало ли что в дороге!

Усадьбу Батраков не забрасывал, что положено, хоть и вяловато, но делал — понимал, что, как бы у него ни складывалось, ни деревце, ни куст страдать не должны.

Довольно скоро он почувствовал, что телу тоскливо без женщины. Но смотрел вокруг, и ни к какой притронуться не хотелось.

В колхоз пригнали два новых грузовика, один предложили Батракову. Он взял машину с радостью — засиделся на месте, закис, а тут работа разъездная. Проезжая райцентр, каждый раз заглядывал в ресторан на привокзальной площади, но Татьяны не было.

Как-то вечером подвез со станции девчонку — ее после училища распределили в колхоз фельдшером. Девчонка была молоденькая, но в себе уверенная, она везла здоровенный чемодан и узел с постелью, включая пуховую подушку.

— Не надорвалась таскать? — посочувствовал Батраков.

— Кому таскать всегда найдется, — нахально ответила она. Лет ей оказалось восемнадцать, зовут Лариской.

Контора уже закрылась, искать по поселку ночлег было хлопотно. Девчонка осталась до утра у него — и прижилась. Батраков поместил ее в комнатушку за печью, вечерами вместе пили чай, а потом расходились по своим углам.

На третий день Лариска похвалила хозяина, что не пристает, на пятый стала приставать сама, на десятый перетащила свою пуховую подушку к нему на постель и там же оставила, когда застилала на день.

Чтобы все было честно, он сразу же предупредил, что у него жена и дочка Аленка, он их любит и ничего менять не станет.

— Ну и правильно, — одобрила Лариска, — жена всегда жена. Вернется, глаза мне не выдерет?

— Она свой парень, — успокоил Батраков.

— Тогда нормально, — повеселела Лариска и стала вести хозяйство, бестолково, но решительно, всему быстро учась.

Если же соседки или мужики в гараже любопытствовали, совсем ли он разженился с Татьяной, искренне отвечал, что вовсе нет, ничего похожего, как была жена, так и есть, а девчонка просто стоит на квартире, надо же ей где-то жить.

Месяца через три Лариска забеременела и спросила, как быть. Батраков довольно равнодушно ответил, что можно и так, и так, хоть аборт, хоть рожать, он не против. Недельку подумав, Лариска решила рожать.

К этому времени она уже знала про него почти все, сочувствовала ему, и они как бы вместе ждали Татьяну, порознь понимая, что в реальности все кончилось, что она не вернется никогда.

К осени и зиме работы стало больше, его посылали и в район, в Симферополь, и в Керчь, даже в Запорожье гоняли. Иногда дорогой подсаживались женщины. Дальнобойщиц он узнавал довольно легко по мятой одежке и бесстрашным глазам. Благодарности за проезд никогда не требовал, но если выпадал случай, не отказывался. Им он тоже говорил, что есть жена, хорошая и любимая, и думал при этом не про Лариску, а про Татьяну.

Весной Лариска родила. За месяц перед этим они расписались. Но настоящей женой Батраков по-прежнему считал Татьяну и продолжал ее ждать. А Лариска знала это и не обижалась, потому что так выходило даже интересней, а практического урона не было никакого: ведь заботился Батраков о ней, ей давал деньги на сапоги и одежду, и спал с ней, и в жарком закутке за печкой мыл не Татьяну, а ее.

На роды приезжала теща и месяц у них жила — помогала. Батраков, погруженный в свое, разговаривал с ней мало, отвечал невпопад, забывал улыбаться, когда положено. Все же теще он понравился, она говорила Лариске, что зять хоть и глуповат, зато работящий и добрый, а это главное, от мужика ума не требуется, лишь бы зарабатывал да любил.

Ребенок получился мальчик. Лариска, не слишком веря в твердость их брака, уговорила назвать его тоже Станиславом: мол, разойдемся, хоть один Славка останется. Батраков не возражал. Славка так Славка. Он понимал, что этот крохотный слабый человечек — его сын, и его судьбу надо теперь постоянно держать в голове, но маленький Славка был Батракову ничуть не ближе, чем растущая под Брянском Аленка, чью судьбу тоже надо было постоянно держать в голове.

Когда Славке стало месяцев пять, он научился сидеть, но сам подниматься со спины еще не мог, требовалась помощь. Как-то Батраков выкатил коляску с мальцом во двор и посадил парня. Но потом, сам не понимая толком, зачем, вновь положил на спину. Пацаненок заблажил. Батраков сунул ему в ладошки по пальцу и потянул. Тот, уцепившись, сел. Батраков вновь положил его на спину и вновь протянул пальцы. Теперь мальчишка лишь неуверенно хныкнул. А на третий раз, заулыбавшись, сам потянулся к пальцам отца.