Повести
Шрифт:
_______________
* П о м и н к и - подарки.
Царь Федор преставился.
Слуга и конюший, боярин и воевода сам "учинился на царстве". Вознесены были и попугаи, даренные цесарем: из боярского в царский пожалованы чин...
1
Как солнцу над Москвой-рекою блеснуть - скрипят под кремлевской стеной уключины и слышится волжский говор. А сухопутьем, цепляясь на заставах за мытные дворы, лениво ползут по слободам возы с кладью. Зорко осматривает товар стража - не спрятано ли вино, не везут ли из-за литовского рубежа грамот
А царя Бориса в Москве нет: пошел на Оку "проведывать" крымского Казы-Гирея. Отовсюду согнали для похода людей: из Чернигова, из Ельца, из Воронежа, из Курска; дали всем по медному грошу: как придут люди с похода, те гроши они вернут, - сочтут воеводы, сколько пришло, скольким недостача.
Окна курных, черных изб закрыты деревянными втулками. Мимо огородов и пустырей тянутся возы. Крестьяне везут на боярские дворы шерсть, масло, свиней, кур, красные резные ложки. "Юрий холодный* оброк собирает", говорят мужики и нахлестывают вязнущих в грязи лошаденок.
_______________
* Ю р и й х о л о д н ы й, или о с е н и и й, - день 26 ноября старого стиля, когда крестьяне платили землевладельцам (боярам и дворянам) оброк, отдавая им значительную часть продуктов своего труда. В конце XVI века царское правительство отменило приуроченное к Юрьеву дню право крестьян переходить от одного владельца к другому - так называемый выход. Тогда-то в народе и сложилась поговорка: "Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!"
На Красной площади - лавки: каменные, сводчатые, с одним малым окном за железными ставнями. А перед ними спозаранку - каждый на свой голос и манер - шумят ряды.
Ноябрьское солнце горит на васильковых и темно-маковых сукнах, на песцовых, с цветною выбойкою одеялах; глухо позванивают оловянные блюда и чаши; громоздится оружие - пищали и бердыши.
Толпятся холопы, разъезжают дворовые конные. Их нынче много. Воеводы пришли на государеву службу с челядью, женами и детьми, со всем своим скарбом. У Фроловских ворот вовсе проезду не стало: приезжий народ в Кремль ходит, день-деньской бьет челом.
На земле меж рядов стрелец и старец играют зернью.
– Отче, за што тебя из монастыря выгнали?
– спрашивает стрелец.
– За то, што по кабакам пью, иноческое платье с себя пропиваю и зернью проигрываю, - со вздохом отвечает старец.
– Эх, костки пёстры - зернщику сестры!
– восклицает стрелец и ловко раскидывает кости.
Холопы, крестьяне и городские зеваки собрались подле них в круг.
– Крещеные!
– раздался вдруг голос.
– А не Юрьев ли нынче день? Рослый крестьянин, оглядываясь по сторонам, вышел на середину.
– Юрьев! Вестимо, Юрьев!
– Сохнет и скорбит мужик по Юрьеве дне, а все ему льготы нету!
Игравший в кости стрелец вскочил и взял крестьянина за плечо:
– Косолап! Друг! Не чаял тебя на Москве встретить!
Тот усмехнулся и проговорил:
– Верно, крещеные: народ без выхода вконец погибает. Мысленное ли дело, чтобы
нам с земли на землю не переходить?Кругом зашумели:
– В иных вотчинах и корму нету, да на промыслы рук не напасешься!
– Побежим куда глаза глядят!
– Да по цареву указу беглых велено сыскивать и возить назад, где кто жил!
– Пойдем-ка всем миром к царю, - сказал крестьянин, - пущай нас не томит, выход даст, о людях своих порадеет.
– Да царь-то где?
– крикнул стрелец.
– На Оку пошел, нешто не знаешь?
– Или к царевичу! Он потеху любит - я его веселой речью утешу.
– Вали к боярам! Им о Юрьеве дне слово молвим!
– Шумом праву не быть! Эх, смутники!
– прошамкал старец.
Звонили к обедне. В ясном безветрии стоял звон над городом.
Сбивая торговые лари, народ двинулся в Кремль.
2
Между жилыми покоями и теремами - место челобитчиков, Боярская площадка.
У крыльца - дьяки в высоких меховых шапках. На столах, крытых багряным сукном, - лубяные коробы, гусиные перья, заморская бумага. Два боярина стоят, не глядя друг на друга, оба грузные, потные, то и дело вытирая красные от гнева лица.
– И он меня обесчестил, сказывали, молвил про меня: "пьяный князь", говорит боярин.
– Черти тебе сказывали, - отзывается другой.
– Из-под бочки тебя тащили!
– Псаренков ты внук!
– Полно вам лаяться, бояре, - говорит дьяк.
– Уймитесь! Ужо вас царь рассудит.
Звон множества малых колокольцев раздался в сенях. Народ впопыхах неловко стал на колени.
Вышел царевич. Сокольничие несли за ним птиц: кречетов и челиг; подсокольничие держали птичий наряд: колокольца и клобучки, шитые по сафьяну золотою нитью.
Федор был толст, бледен и улыбался без причины.
Конюший Дмитрий Годунов сказал:
– Вёдро, государь! Радостен будет красного сокола лёт. Натешишься в поле вдоволь...
Невдалеке закричали стрельцы, сдерживая толпу напиравших холопов. Рослый, бывший впереди детина прорвался; за ним устремились другие.
Федор спросил:
– Чего им?
– Не мы жалобим, государь, - сказал детина, кланяясь царевичу в ноги, - Юрий осенний челом бьет!
Федор тихо, по-детски засмеялся.
– Кто таков? Скоморох?
– хмурясь, спросил конюший боярин.
– Зовусь я Фомою, а живу с сумою, в гости хожу не часто и к себе не зову.
– Эй, буде глумиться!
– крикнул боярин.
– Сказывай, пошто народ поднял?
Толпа, заволновавшись, придвинулась:
– Крестьяне мы искони вечные!
– Выход нам, государь, пожаловал бы!
– Посылают нас на работу за два часа до свету, а с работы спущают в час ночи!
– Вона што!
– сказал боярин Годунов.
– В сем деле царевич не волен. На то есть великий государь Борис Федорович.
– Да мы ж, сироты, притомились, выхода ожидаючи, душою и телом!
– Невтерпеж нам служба бесконечная!