Повести

– Говорил я: "Будет сей город ожерельем Московского государства".

– И што тебе боярин Трубецкой сказал, и то памятуешь?

– Того не упомню.

– А сказал он: "И как в том ожерелье заведутся вши, и их будет и не выжита..."

Рдевшая в окнах слюда померкла. Травы и притчи на стенах скрыло тенью. Ангел в колеснице все еще держал рукой солнце. Под ним дотлевала подпись: "Солнце позна запад свой, положи тьму и бысть нощь"...

6

"...От великого государя, царя и великого князя Бориса

Федоровича всея Русии... города Любки буймистрам и ратманам и

полатникам.

Ведомо нашему царскому величеству учинилось, что у вас в Любке

дохторы навычны всякому дохторству, лечат всякие немощи. И вы б

прислали нашему царскому величеству лутчего дохтора, а приехать и

отъехать ему будет повольно, безо всякого задержанья..."

За красной Китайской стеной - Гостиный двор. В лавках - лисицы белые и красно-бурые, сукно "брюкиш" - из города Брюгге, дешевый бархат и дорогая персидская парча.

Купцы выхваляют товар, хватают прохожих за полы:

– Эй, ступай сюда! У нас торговля государева!

– Ствол мушкетный - двадцать алтын! Пика - четыре деньги!

Толпятся, щурятся на мушкеты и пики чуваши и ногаи. Им оружие продавать не велено: "не случилось бы мятежей".

В меховом ряду старый хромой купец встретился с немцем.

– Здрав будь, Роман!
– сказал купец.
– Верно ли бают, что с государевым делом в Любку едешь?

– Еду, - ответил немец, - уж и кони запряжены. Одеял дорожных теплых ищу.

– И я в путь собираюсь. Сын мой в Азове выкупа ждет - в неволе скован. Товар вот приторгую да и поеду чадо свое вызволять.

– Давай бог удачи!

– Множество русских нынче в плен сведено...
– сказал купец.
– А ты пошто в Любку едешь? За дохтуром для государя или с каким товаром?

– За дохтуром. Да еще посланы со мной государевы грамоты суконным мастерам и рудознатцам, што умеют находить руду серебряную. Да велено ж мне сыскать мастеровых трех или четырех, которые знают золотое дело, чтоб ехали к царю мастерством своим послужить.

– В гору пойдешь, Роман, - сказал купец, - пожалует тебя царь. Давай бог и тебе удачи!

Купец и немец разошлись: один приторговывать для Азова товар, другой - искать теплые ездовые одеяла. Немец то и дело клал руку за пазуху - остерегался, не стащили бы воры царский наказ:

"Память Роману.
– Проведать ему, где ныне цесарь. И война у

цесаря с турским султаном есть ли... Да что проведает, то Роману

себе записывать. А держать Роману у себя наказ... бережно, тайно".

Купцы запирали на обед лавки. Ложились отдыхать у дверей на землю.

Врезанный в небо, осыпанный крестами Кремль сверкал на солнце. Дни все еще стояли погожие, теплые, но по утрам уже затягивал лужи ледок.

7

Меж тиховодных протоков и затонов курился редкий дым ловецких станов.

Среди озер, позараставших чилимом, где весной расцветал лотос, притаились рыбные промыслы.

Скоро суда жирным слоем покроет наледь. Каспий тяжело заволнует плотные, железные воды, и студеными молотками утренников все будет заковано в лед.

Ловцы готовили снасти. Дверь лубяного лабаза была открыта, и запах просоленной рыбы шел от черневших чанов и ларей.

– А Ивашка где?
– раздался голос в глубине лабаза.

– Чилим резать поехал, - откликнулись на берегу.

На излучине затона едва виднелась утлая лодка. Гребя одним кормовым веслом, Ивашка уходил от стана в глушь тростников.

Синие глаза стали еще синей на волжском приволье. Он смотрел на воду. Спугнутое челном, обманной близостью сверкало "руно" - стаи рыб.

Выбрав чилимистое место, он вышел на берег Пахло стоялой водой и камышовой прелью. Вокруг обильно рос годный для засола чилим - водяной орех.

Став на колени, он принялся резать скользкие стебли.

Коряги темнели в воде, оплетенные ужами. Черепахи грели на солнце древние свои щиты.

В слитный шум камышовых метелок ворвался быстрый вороватый хруст.

"Кабан!" - подумал Ивашка, вскакивая на ноги.

Смазанная жиром петля, больно резнув в локтях, бросила его на землю.

– Ясырь!* - крикнули над ним, и чья-то рука вырвала у него нож...

_______________

* Я с ы р ь - невольники, военная добыча, живой товар.

Челн с пленником полетел по затону, поднимая громко крякавших уток. В камышах были спрятаны татарские кони. Утемиш-Гирей - тот, что выследил Ивашку, - первый вскочил в седло.

– Бегай, урус!
– весело сказал он и отдал конец аркана второму татарину.

Они погнали коней в степь.

За волнистым руном стад, в добела вытоптанной степи - скрип телег, ржание кобылиц, расставленные полумесяцем кибитки. Натянутая на колья бечева отделяла от стана небольшой загон. Злые кудлатые псы стерегли ясырь, их то и дело натравливали на пленников татарские ребята.

Смуглый, кольцеволосый пленник подошел к Ивашке и что-то сказал. Ивашка не понял.

– С Веницеи он, - проговорил лежавший в стороне казак, - не уразумеешь его, друже!

Итальянец был на голову выше Ивашки и года на три старше. "Знатный пленник!" - подумал Ивашка, разглядывая его бархатную шапочку и дорогой иноземный кафтан.

– Francesco!
– сказал итальянец и показал себе на грудь пальцем.

– Иван... Болотников...
– сказал русский.

Они уселись на траве.

Степной дым проникал к пустому небу. От улуса в степь проносились табуны.

Франческо нескольно раз быстро дернул рукой, как если бы что резал. "Нож ему надобен", - смекнул Ивашка и вывернул свои карманы; вместе с обрывками бечевы на землю упал гвоздь.

Взяв его как перо для письма, Франческо стал водить им по куску бересты. Вскоре на сером поле выступила голова коня.

– Ишь мастер!
– промолвил Ивашка.

Франческо кивнул головой и обернулся.

Утемиш-Гирей, меднощекий, в зеленой ермолке, прищелкивал языком и пыхтел, надуваясь до горла.