Повести

ей руку. Девушка вцепилась в нее своими мягкими холодными пальцами, и он потащил ее вверх.

Они выбрались на голый, крутой каменистый гребень, но ничего вокруг не успели увидеть. Сразу им в

грудь ударил упругий ветер, сверху нахлынули, обволокли все вокруг рваные клочья тумана,

стремительная промозглая мокредь закрыла небо, словно холодным паром окутала их. Правда, туман не

был сплошным - в редких его разрывах там и сям мелькали мрачные скалы, далекие синеватые

просветы, но рассмотреть местность было нельзя. Тогда они остановились. Джулия прислонилась

плечом к выступу скалы. Ветер рвал ее одежду, трепал ее волосы. Стало еще холоднее. Иван развернул

на земле потертую, из желтой кожи тужурку, вынул из нее хлеб и шагнул к Джулии.

– О нон... Нет! Я тепло, - сверкнула она на него оживившимися вдруг глазами и вскинула навстречу

руку. Иван молча накинул ей на плечи куртку. Девушка, закутавшись в нее, съежилась, вобрала в

воротник голову. Он присел рядом.

– Иль панэ - хляб! - поняв его намерение, сказала она и проглотила слюну. Он сперва осмотрел

буханку, прикинул на руке, будто определяя вес и ту самую минимальную норму, которую они могли

позволить себе в этот раз съесть, и вздохнул: уж очень мизерной оказалась она. Джулия опустилась на

землю и подвинулась к нему. Боясь раскрошить буханку, Иван не стал отламывать от нее, а поднял

острый обломок камня и, примерившись, начал осторожно отрезать кусочек. Девушка с каким-то

радостным умилением в глазах покорно следила за движениями его пальцев, глядя, как он режет и как

делит отрезанное пополам, отламывая от одной половины и прибавляя к другой.

– Хорошо?

– Си, си. Карашо.

Снова будто не стало ни стужи, ни усталости. Джулия засияла глазами, с нетерпением ожидая, когда

будет разрешено съесть эту пайку. Но Иван с завидной выдержкой еще раз подровнял куски и лишь тогда

сказал девушке:

– А ну, отвернись.

Она поняла, не вынимая из-под тужурки рук, быстро повернулась, и он прикоснулся пальцем к кусочку

с добавкой:

– Кому?

– Руссо!
– с готовностью сказала она и обернулась.

Иван бережно взял маленький кусочек, чуть быстрее схватила второй она.

– Гра... Спасибо, руссо.

– Не за что!
– сказал Иван.

– Руссо!
– торопливо жуя и кутаясь в тужурку, позвала Джулия.
– Как имеется твое имья? Иван, да?

– Иван, - слегка удивившись, подтвердил он.

Она заметила его удивление и, откинув голову, засмеялась:

– Иван! Джулия угодаль! Как ето угодаль?

– Нетрудно угадать.

– Все, все руссо - Иван? Правда?

– Не все. Но есть. Много.

Она оборвала смех, устало вздохнула, крепче запахнула тужурку и украдкой взглянула на остаток

буханки. Иван, медленно доедая свой кусок, заметил этот ее красноречивый взгляд и взял буханку, чтобы

сунуть ее за пазуху. Но не успел он расстегнуть куртку, как Джулия вдруг ойкнула и в изумлении застыла

на месте. Почуяв неладное, он глянул на девушку и увидел на ее лице испуг - широко раскрытыми

глазами она уставилась на что-то поверх его головы. Так, с хлебом в руке, Иван обернулся и сразу

увидел то, что испугало Джулию.

Поодаль в прогалине, опершись на расставленные руки, сидел на скале страшный гефтлинг. Лысый

череп его на тонкой шее торчал из широкого воротника полосатой куртки, на которой чернел номер, а

темные глазницы-провалы, будто загипнотизированные, неотрывно глядели на них. Увидев в руках

Ивана хлеб, он встрепенулся и, подпрыгивая на месте, начал хрипло выкрикивать:

– Брот! Брот! Брот!

Потом вдруг оборвал крик, поежился и уже совсем человеческим, полным отчаяния голосом

потребовал:

– Гиб брот!

– Ге, чего захотел!
– саркастически усмехнулся Иван, глядя на него. Сумасшедший несколько секунд

выждал и с неожиданной злобой начал кричать:

19

– Гиб брот! Гиб брот! Ихь бешайне гестапо! Гиб брот!27

– Ах, гестапо!
– Иван поднялся на ноги.
– А ну марш отсюда! Ну, живо!

Он угрожающе двинулся к безумцу, но не успел сделать и нескольких шагов, как тот соскочил со скалы

и с удивительной ловкостью отбежал вниз.

– Гиб брот - никс гестапо!. Никс брот - гестапо!28

– Ах ты собака!
– угрожающе закричал Иван. Его охватил гнев, появилось желание догнать гефтлинга,

но тот из предосторожности отбежал еще дальше. Заметив, что Иван остановился, он тоже стал.

– Гиб брот!..

Иван сунул руку за пазуху. Немец застыл, ожидая. Иван выхватил пистолет и щелкнул курком.

– Пистоле!
– в испуге крикнул сумасшедший и бросился назад.

Иван прикусил губу; сзади к нему подскочила Джулия.

– Дать он хляб! Дать хляб!
– испуганно заговорила она.

Сумасшедший между тем отбежал, приостановился и, оглядываясь, быстро зашагал вниз.

– Иван дать хляб! Дать хляб! Нон гестапо!
– тревожно требовала девушка.

– «Продажная шкура, - думал Иван, злобно глядя на покачивающуюся фигуру немца.
– Конечно, с ним

шутки плохи - наделает крику и выдаст эсэсманам: что возьмешь с дурака! И убить жалко, и отвязаться

невозможно. Придут с собаками, нападут на след - считай, все пропало».

– Эй!
– крикнул Иван.
– На брот!

Сумасшедший, ухватившись за скалу, остановился, оглянулся, и вскоре сквозь ветер донесся его

голос:

– Никт. . Ду шиссен! Ихь бешайне гестапо!

И снова подался вниз.

– Пошел к черту! Никс шиссен! На вот. . на!

Иван действительно отломил от буханки кусок и поднял его в руке, чтобы сумасшедший увидел.

Джулия, стоя рядом, дрожала от стужи и с беспокойством поглядывала на гефтлинга. А тот помедлил