Повести

дыхание, свистел в камнях, часто меняя направление - даже не понять было, откуда он дует.

Вскоре совсем стемнело, громады скал слились в одну непроглядную массу, черное, беспросветное

небо сомкнулось с горами. Стало так темно, что Иван то и дело оступался, натыкался на камни,

несколько раз больно ушиб ногу, и тогда впервые им овладело беспокойство - где тропа? Он согнулся,

внимательно вгляделся, попробовал нащупать тропу ногами, но кругом были одни камни, и он понял, что

они заблудились.

Выпрямившись, он отвернулся от ветра и стал ждать, пока подойдет девушка. Когда та доковыляла до

него, Иван бросил: «Постой тут!» - а сам пошел в сторону. Джулия восприняла это молча, почти

равнодушно, сразу опустилась на камень и скорчилась от холода. Он же, сдерживая в душе тревогу,

отошел еще дальше, всматриваясь под ноги и время от времени ощупывая землю ногами, - тропы не

было. Постепенно в воздухе что-то замерцало, он протянул руку и понял: это пошел снег. Мелкая редкая

крупа косо неслась из ветреной черной мглы, понемногу собираясь в ямках и щелях. Иван стоял,

вглядываясь в темноту, и напряженно думал, что делать дальше. Снег сгустился, внизу постепенно

светлело, и вдруг он увидел неподалеку извилину потерянной тропы.

– Эй, Джулия!
– тихо позвал он.

Девушка почему-то не откликнулась. Он, продрогнув, с растущей досадой в душе ждал. «Что она там,

заснула? Вот еще дал бог попутчицу! По бульварам с такой прогуливаться», - сердился он. А ветер по-

прежнему люто бился о скалы, снежная крупа густо сыпала с неба, шуршала по камням; вконец зашлись

от холода ноги. Руки он спрятал в рукава; за пазухой жег тело настывший пистолет.

– Эй, Джулия!

Она не ответила, и он, выругавшись про себя, с неохотой, ступая на мокрые холодные камни, пошел

туда, где оставил ее.

Джулия сидела на камне, скорчившись в три погибели, прикрыв колени тужуркой. Она не отозвалась,

не поднялась при его приближении, и он, предчувствуя недоброе, остановился перед ней.

– Финита, Иван!29 - тихо проговорила она, не поднимая головы.

Он промолчал.

– Как это финита? А ну вставай!

– Нон вставай. Нет вставай.

– Ты что, шутишь?

Молчание.

– А ну поднимайся! Еще немного - и перевал. А вниз ноги сами побегут.

Молчание.

– Ну, ты слышишь?

– Финита. Нон Джулия марш. Нон.

– Понимаешь, нельзя тут оставаться. Закоченеем. Видишь, снег.

Однако слова его на девушку не производили никакого впечатления. Иван видел, что она изнемогла, и

начал понимать бесполезность своих доводов. Но как заставить ее идти? Подумав немного, он достал

из-за пазухи помятую краюшку хлеба и, отвернувшись от ветра, бережно отломил кусочек мякиша.

– На вот хлеба.

– Хляб?

Джулия встрепенулась, сразу подняла голову. Он сунул ей в руки кусочек, и она быстро съела его.

– Еще хляб!

– Нет, больше не дам.

– Малё, малё хляб. Дай хляб!
– как дитя, жалобно попросила она.

– На перевале получишь.

Она сразу замкнулась и съежилась.

– Нон перевал!

– Какой черт «нон»?! - вдруг закричал Иван, стоя напротив. - А ну вставай! Ты что надумала?

Замерзнуть? Кому ты этим зло сделаешь? Немцам? Или ты захотела им помочь: в лагерь вернуться?

Ага, они там тебя давно ждут!
– кричал он, захлебываясь от ветра.

Она, не меняя положения, вскинула голову:

– Нон лагерь!

– Не пойдешь в лагерь? Куда же ты тогда денешься?

29 Все, Иван! (итал.)

24

Она замолчала и снова поникла, сжалась в маленький живой комочек.

– Замерзнешь же! Чудачка! Загнешься к утру, - смягчившись, сказал он.

Ветер сыпал снежной крупой, крутил вверху и между камнями. Хотя снег, был мелкий, все вокруг

постепенно светлело, стала заметна тропа, и проглядывались изломы камней. Без движения, однако,

тело быстро остывало и содрогалось от стужи, переносить которую становилось уже невмоготу.

– А ну вставай!
– Иван рванул ее за тужурку и по-армейски сурово скомандовал: - Встать!

Джулия, помедлив, поднялась и тихо поплелась за ним, хватаясь за камни, чтобы не упасть. Иван,

насупившись, медленно шел к тропе. Он уже начал думать, что все как-нибудь обойдется, что самое

худшее в таком состоянии сбиться с ритма, хотя бы присесть, и тогда потребуется значительно больше

усилий, чтобы встать. Вдруг уже возле самой тропы сильный порыв ветра стеганул по лицам снежной

крупой и так ударил в грудь, что они задохнулись. Джулия упала.

Иван попытался помочь ей подняться, взял девушку за руку, но она не вставала, закашлялась и долго

не могла отдышаться. Наконец, сев на камень, тихо, но твердо, как об окончательно решенном, сказала:

– Джулия финита. Аллее! Иван Триесто. Джулия нон Триесто.

– И не подумаю.

Иван отошел в сторону и тоже сел на выступ скалы.

– А еще говорила, что коммунистка, - упрекнул он.
– Паникер ты!

– Джулия нон паникор!
– загорячилась девушка.
– Джулия партыджано.

Иван уловил нотки обиды в ее голосе и ухватился за них. «Может быть, это растревожит ее», -

подумал он.

– Трусиха, кто ж ты еще?

– Нон трусиха, нон паникор. Силы малё.

– А ты через силу, - уже мягче сказал он.
– Знаешь, как однажды на фронте было? На Остфронте, куда

ты собиралась. Окружили нас немцы в хате. Не выйти. Бьют из автоматов в окна. Кричат: «Рус,

сдавайсь!» Ну, комвзвод наш Петренко тоже говорит: «Аллес капут». Взял пистолет и бах себе в лоб. Ну

и мы тоже хотели. Вдруг ротный Белошеев говорит: «Стой, хлопцы! Застрелиться и дурак сумеет. Не для

того нам Родина оружие дала. А ну, - говорит, - на прорыв!» Выскочили мы все в дверь, да как ударили из

автоматов и кто куда - под забор, в огороды, за угол. И что думаешь: вырвались. Пятеро, правда,