Повести

его слова. Правая рука следователя медленно потянулась к пресс-папье на столе.

– Ну?

– Сволочи!
– не найдя ничего другого, выдавил из себя Сотников.

Следователь несколько поспешнее, чем надо было, схватил пресс-папье и пристукнул им по столу,

будто ставил последнюю точку в этом бескровном и тем не менее страшном допросе.

– Будилу ко мне!

В коридоре зычно раздалось: «Будилу к господину следователю!», после чего Портнов, обойдя стол,

спокойно уселся в кресле. На Сотникова он уже не смотрел, будто его и не было тут. Он закурил.

Сдается, его миссия была закончена, начиналось второе отделение допроса.

Внешне стараясь оставаться спокойным, Сотников весь напрягся, как только отворилась дверь и на

пороге появился Будила.

Вероятно, это был здешний полицейский палач - могучий, буйволоподобный детина с костлявым,

будто лошадиная морда, лицом. Неприятно поражал весь его кретинически-свирепый вид, но особенно

пугали вылезшие из рукавов большие косматые кисти рук, которыми впору было разгибать подковы.

Наверно, по установленной здесь традиции, войдя, он с порога прицелился в жертву хмурым взглядом

немного косивших глаз.

– А ну!

Объятый слабостью, Сотников продолжал сидеть, отодвигая от себя что-то безусловно ужасное. Тогда

Будила с многозначительной неторопливостью шагнул к стулу. Огромная ручища широко сгребла на

запавшей груди Сотникова суконные борта шинели, напряглась и оторвала его от стульчика.

– А ну, большевистская гнида!

200

12

«Достукался!» - почти зло подумал Рыбак, когда Стась на дворе схватил Сотникова и поволок его в

помещение. Он думал, что следом погонят и их с Дёмчихой, но для них полицаи открыли двери в подвал.

Прежде чем затолкать их туда, ему развязали руки, вытянули ремешок из брюк. Дёмчиху же оставили со

связанными руками и кляпом во рту.

– Давай вниз! Быстро!

В подвале царила тьма, или, может, Рыбаку так показалось после дневного света на улице. Сначала

они очутились в каком-то сыром коридорчике, шедший впереди полицай загремел железным запором, и

Рыбак, наткнувшись на спину Дёмчихи, остановился, потирая набрякшие зудом кисти.

– Марш, марш! Чего стал? - подтолкнул его тот, что шел сзади: оказывается, перед ним уже

отворилась новая дверь в темноту.

Делать было нечего, Рыбак протиснулся между полицаем и Дёмчихой, опасливо вогнул голову и

очутился за порогом какой-то затхлой каморки. Минуту он ничего не мог рассмотреть тут, маленькое

окошко вверху слепо светило на потолок, внизу же было темно. В нос ударило чем-то прокисшим,

несвежим, совершенно невозможным для дыхания, и он остановился, не зная, куда ступить дальше.

Сзади тем временем лязгнул засов, Дёмчиха осталась с полицаями, которые повели ее дальше. Из-за

двери доносился их удаляющийся, деловой разговор.

– А бабу куда? В угловую?

– Давай в угловую.

– Что-то пусто сегодня?

– Немцы вчера разгрузили. Одна жидовка где-то сидит.

Несколько пообвыкнув в темноте, Рыбак рассмотрел в углу человека. Занятый чем-то своим, тот

сосредоточенно возился там, то ли раздеваясь, то ли подстилая под себя одежду - наверно, готовился

лечь. Густой мрак под стеной совершенно скрывал его, лишь седая голова человека да его плечи

временами появлялись в скупо освещенном пространстве.

– Садись. Чего стоять? Стоять уже нечего.

Рыбак удивился и даже вроде обрадовался - голос старика показался знакомым, и он тут же

вспомнил: староста! Ну так и есть, в углу устраивался их недавний знакомый - лесиновский староста

Петр.

– И ты тут?
– недоуменно вырвалось у Рыбака.

– Да вот попал. Овцу-то опознали, ну и...

«Так-так», - стучала в голове у Рыбака односложная мысль: все было понятно. Странно, но он только

сейчас вспомнил о той злополучной овце и только сейчас с непростительным опозданием подумал, чем

она может обернуться для ее хозяина.

– А при чем тут ты? Мы же забрали силой?
– несколько деланно удивился Рыбак.

Староста что-то расстелил под собой, но не лег, а сел, прислонясь к стене и почти весь погружаясь во

тьму. На слабом свету из окна оставались лишь согнутые его колени.

– Как сказать? Ежли забрали, так надо было доложить. А я... Да теперь что!.. Теперь уже все равно.

Теперь, по-видимому, действительно уже все равно, теперь поздно выкручиваться, подумал Рыбак.

Наверно, полиции уже все известно.

Не расстегивая полушубка, он уныло опустился на слежалую соломенную подстилку и тоже

прислонился спиной к стене. Было совершенно непонятно, что делать дальше, но, кроме как ждать, тут

вообще, наверно, ничего нельзя было делать. Только сейчас он почувствовал, как здорово измотался за

истекшую ночь, его начало клонить в сон, но мысли тревожно сновали в голове, не давая забыться.

Вдруг он подумал, что неплохо бы сговориться со старостой и отрицать их заход в Лесины - пусть бы

Петр сказал, что приходили другие. Если разобраться, так старосте уже все равно, на кого указывать, а

им, возможно, это еще помогло бы. Какой-либо вины или даже неловкости по отношению к Петру Рыбак

нисколько не чувствовал - разве впервые ему таким способом приходилось добывать продукты? Да и

взяли всего только овцу, и не у какой-нибудь многодетной семьи, а у самого старосты - было о чем

заботиться. С этой стороны он оставался совершенно спокойным и только удивлялся, как это староста

не сумел оправдаться перед полицией и позволил себя засадить в этот вонючий подвал.

Прошел час или больше, Сотников не возвращался, и Рыбак не без короткого сожаления подумал,