Повести

– А-яй! Гады вы!
– дико закричала Дёмчиха. - Чтоб вам околеть до вечера! Чтоб вам глаза ворон

повыклевывал! Чтоб вы детей своих не увидели!..

– Ах вот как! Стась!

В избе испуганно заверещала детвора, вскрикнула и умолкла девочка. И вдруг из напряженной груди

Сотникова пушечным выстрелом грохнул кашель. У Рыбака как будто оборвалось что внутри, руки под

паклей сами рванулись к Сотникову, но тот кашлянул снова. В избе все враз смолкли, будто выскочили из

нее. Рыбак с невероятной силой зажимал Сотникову рот, и тот мучительно давился в неуемных потугах.

Но, видимо, было поздно - их уже услышали.

– Кто там?
– наконец прозвучало внизу.

– А никто. Кошка там у меня простуженная, ну и кашляет, - слышно было, перестав плакать, испуганно

заговорила Дёмчиха.

192

Но ее не слишком уверенный голос, наверно, не убедил полицейских.

– Стась!
– властно скомандовал громкий свирепый бас.

Рыбак на выдохе задержал дыхание, с необыкновенной ясностью сознавая, что все пропало.

Наверно, надо было защищаться, стрелять, пусть бы погибли и эти наемники, но неизвестно откуда

явилась последняя надежда на чудо, подумалось: а вдруг пронесет!

От удара двери о стену задрожала изба, полицаи с грохотом потревоженного стада ринулись в сени,

наружная дверь распахнулась, на чердаке под крышей вдруг стало светлее. Невидящим взглядом Рыбак

уставился в черное ребро стропила, за которым торчал в соломе старый поржавленный серп. Несколько

проникших на чердак теней, скрещиваясь, заметались по соломенной изнанке крыши.

– Лестницу! Лестницу давайте!
– громким басом командовал внизу полицай.

– Нету лестницы, никого там нету, чего вы прицепились?
– снова заплакала Дёмчиха.

Стук, удар в стену, скрежет сапог по бревнам и совсем близко - задыхающийся голос:

– Так темно там. Ни черта не видать.

– Что не видать? Лезь, я приказываю, туды-т твою мать!

– Эй, кто тут? Вылазь, а то гранатой влуплю!
– раздалось почему-то под самой крышей.

Но шагов по потолку еще не было слышно - наверно, полицай все-таки не решался перелезть стену.

– Так он тебе и вылезет!
– гудел снизу командирский бас.
– Заначка там есть какая?

– Есть. Сено будто.

– Пырни винтовкой.

– Так не достану.

– От, идрит твою муттер! Тоже вояка! На автомат! Автоматом чесани!

«Это уже все, точка», - сказал себе Рыбак, почти физически ощущая, как его тело вот-вот разнесет в

клочья горячая автоматная очередь. Стараясь использовать последние секунды, он мысленно метался в

поисках выхода, но абсолютно нигде не находил его: так ловко попались они в эту ловушку. Наверно, все

уже было кончено, надо было вставать, и вдруг ему захотелось, чтобы первым поднялся Сотников. Все-

таки он ранен и болен, к тому же именно он кашлем выдал обоих, ему куда с большим основанием

годилось сдаваться в плен. Но Сотников лежал будто неживой, выгнулся, напрягся всем телом, похоже

даже перестал и дышать.

– Ах, не лезешь!

Под крышей раздался сухой металлический щелчок - слишком хорошо знакомый Рыбаку звук

автоматного затвора, сдвинутого на боевой взвод. Дальше должно было последовать то самое худшее,

за чем ничего уж не следует. Только какая-нибудь секунда отделяла их от этого последнего мига между

жизнью и смертью, но и тогда Сотников не шевельнулся, не кашлянул даже. И Рыбак, в последний раз

ужаснувшись, отбросил ногами паклю.

– Руки вверх!
– взвопил полицай.

Рыбак поднялся, с опаской подумав, как бы тот сдуру не всадил в него очередь. На четвереньках он

выполз из-под крыши и встал. Над бревном у лаза настороженно и опасливо застыла голова в кубанке,

рядом торчал направленный на него ствол автомата. Теперь самым страшным для Рыбака был этот

ствол - он решал все. Искоса, но очень пристально поглядывая на него, Рыбак поднял руки. Очереди

пока что не было, гибель как будто откладывалась, это было главное, а остальное для него уже не имело

значения.

– А, попались, голубчики, в душу вашу мать!
– ласковой бранью приветствовал их полицай, взбираясь

на чердак.

10

Откуда-то притащили лестницу, на чердак влезли все трое, перерыли в углах, перетрясли паклю,

забрали винтовки. Пока двое занимались обыском, пленные под автоматом третьего стояли в стороне у

дымохода.

Сотников, поджав босую ногу, прислонился к дымоходу и кашлял. Теперь уже можно было не

сдерживаться и накашляться вдоволь. Как ни странно, но он не испугался полицаев, не очень боялся,

что могут убить, - его оглушило сознание невольной своей оплошности, и он мучительно переживал

оттого, что так подвел Рыбака да и Дёмчиху. Готов был провалиться сквозь землю, только бы избежать

встречи с Дёмчихой, имевшей все основания выдрать обоим глаза за все то, на что они обрекали ее. И

он в отчаянии думал, что напрасно они отзывались, пусть бы полицаи стреляли - погибли бы, но только

вдвоем.

С грубыми окриками их толкнули к лестнице вниз, где возле раскрытой двери в избе всхлипывала

Дёмчиха и за перегородкой испуганно плакал малой. Рыбак слез по лестнице скоро, а Сотников

замешкался, сползая на одних руках, и тот старший полицай - плечистый мужик угрюмого бандитского

вида, одетый в черную железнодорожную шинель, - так хватил его за плечо, что он вместе с лестницей

полетел через жернова наземь. Правда, он не очень ударился, только сильно потревожил ногу - в глазах

потемнело, захолонулось дыхание, и он не сразу, ослабело начал подниматься с пола.

– Что вы делаете, злодеи! Он же ранен, али вы ослепли! Людоеды вы!
– закричала Дёмчиха.

Старший полицай важно повернулся к другому, в кубанке.

– Стась!

193

Тот, видно, уже знал, что от него требовалось, - выдернул из винтовки шомпол и со свистом протянул