Повести

щеки, вдруг догадалась:

– Карашо, Иван. Очэн вундэршон.

Иван умывался и думал, что с ней что-то случилось - девушка явно чем-то встревожена, что-то

переживает, такой сосредоточенной она не была даже в самые трудные часы побега. Вовсе не в ее

характере была такая задумчивость. Значит, какую-то боль причинил ей он, Иван. Но он, наоборот,

избавился от всех своих прежних тревог и на этом луговом раздолье просто отдыхал душой. Ему было

хорошо с ней, хотелось рассеять ее тревогу, увидеть Джулию прежней - искренней, веселой, доверчивой.

Должно быть, надо было приласкать ее, успокоить. Только Иван все не мог перешагнуть через какую-то

грань между ними, хоть и желал этого. Что-то застенчиво-мальчишеское стремилось в нем к девушке, но

он сдерживал себя, колебался, медлил.

Умывшись, он набрал в пригоршни воды и издали брызнул ею на Джулию - девушка вздрогнула,

недоуменно взглянула на него и усмехнулась. Он тоже улыбнулся - непривычно, во все широкое,

заросшее бородой; лицо:

– Испугалась?

– Нон.

– А чего задумалась?

– Так.

– Что это так?

– Так, - покорно сказала она.
– Иван так, Джулия так.

38

Несмотря на какую-то тяжесть в душе, она охотно воспринимала его шутки и, щуря глаза, с улыбкой

смотрела, как он, оставляя на гальке следы от мокрых ног, неторопливой походкой выходил на траву.

– Быстро ты наловчилась по-нашему, - сказал он, припоминая недавний их разговор.
– Способная,

видно, была в школе?

– О, я била вундеркинд, - шутливо сказала она и вдруг, всплеснув, руками, ойкнула: - Санта мадонна -

ильсангвэ!

– Что?

– Кров! Кров! Ильсангвэ!

Он нагнулся: по мокрой ноге от колена ползла узкая струйка крови - это открылась рана. Ничего

страшного: до сих пор он не нашел времени осмотреть ее, но теперь, сев возле девушки, закатал

штанину выше. Нога над коленом была сильно расцарапана собакой и, намокнув в воде, закровоточила.

Джулия испуганно наклонилась к нему и, будто это была бог знает какая рана, заохала:

– О, Иванио! Иванио! Очэн болно! О мадонна! Где получаль такой боль?

– Да это собака, - смеясь, сказал Иван.
– Пока я ее душил, она и царапнула.

– Санта мадонна! Собака!

Ловкими подвижными пальцами она начала ощупывать его ногу, стирать свежие и уже засохшие

пятна крови. Он откинулся на локтях, ощущая ласковость ее прикосновений; на душе у него было хорошо

и покойно. Правда, рана кровоточила, края ее разошлись и, хотя было не очень больно, ногу полагалось

перевязать. Джулия приподнялась на коленях и приказала ему:

– Гляди нах гора. Нах гора...

Он понял, что надо было отвернуться, и послушно выполнил ее просьбу. Она тотчас же что-то

разорвала на себе и, когда он снова повернулся к ней, уже держала в руках чистый белый лоскут.

– Медикаменте надо. Медикаменте, - сказала она, собираясь начать перевязку.

– Какой там медикамент? Заживет как на собаке.

– Нон. Такой боль очэн плёхо.

– Не боль - рана. По-русски это - рана.

– Рана, рана. Плёхо рана.

Он оглянулся и, увидев неподалеку серую бахрому похожей на подорожник травы, оторвал от нее

несколько мелких листочков.

– Вот и медикамент. Мать всегда им лечила.

– Это? Это плантаго майор. Нон медикаменте, - сказала она и взяла из его рук листья. Он сразу же

выхватил их обратно.

– Ну что ты! Это же подорожник, знаешь, как раны заживляет?

– Нон порожник. Это плантаго майор по-латыни.

– А, по-латыни. А ты и латынь знаешь?

Она шевельнула бровями:

– Джулия мнёго, мнёго знай латини. Джулия изучаль ботаник.

Он тоже когда-то знакомился с ботаникой, но уже ничего не помнил и теперь, больше полагаясь на

народный обычай, приложил листки подорожника к распухшей ране. Девушка протестующе покачала

головой, но все же начала бинтовать ногу. Впервые Иван почувствовал ее превосходство над собой.

Бесспорно, образование у Джулии было куда выше, чем у него, и это увеличивало его уважение к ней.

Однако Ивана не очень беспокоила рана, его больше интересовали цветы, названия которых были ему

незнакомы. Потянувшись рукой в сторону, он, сорвал стебелек, похожий на обычную луговую ромашку.

– А это как называется?

Проворно бинтуя лоскутком ногу, она бросила быстрый взгляд на цветок:

– Перетрум розеум.

– Ну, совсем не по-нашему! А по-нашему это ромашка.

Он сорвал другой - маленький, синий цветочек, напоминавший отцветший василек.

– А это?

– Это?.. Это примула аурикулата.

– А это?..

– Гентина пиренеика, - сказала она, взяв из его рук два небольших синеньких колокольчика на жестком

стебельке.

– Все знаешь. Молодчина. Только вот по-латыни...

Джулия тем временем кое-как перевязала рану - сверху на повязке проступило коричневое пятно.

– Лежи надо. Тихо надо, - потребовала она.

Он с какой-то небрежной снисходительностью к ее заботам подчинился, вытянул ногу и лег на бок,

лицом к девушке. Она поджала под себя колени и положила руку на его горячую от солнца голень.

– Кароши руссо, кароши, - говорила она, бережно поглаживая ногу.

– Хороший, говоришь, а не веришь. Власовцем обзывала!
– вспоминая недавнюю размолвку, с упреком

сказал Иван.

Она вздохнула и рассудительно сказала:

– Нон влясовец. Джулия вериш Иванио. Иванио знат правда. Джулия нон понимат правда.

Иван пристально посмотрел в ее строгие опечаленные глаза:

– А что он тебе наговорил, тот власовец? Ты где его слушала?

39

– Лягер слушаль, - с готовностью ответила Джулия.
– Влясовец говори: руссо кольхоз голяд, кольхоз

плёхо.

Иван усмехнулся:

– Сам он подонок. Из кулаков, видно. Конечно, жили по-разному, не такой уж у нас рай. Я, правда, не