Повестка без адреса
Шрифт:
— Тьфу, вонища… Вот гад! Будешь ещё блевать, будешь?..
— А-а-а…
Он снова приходил и сразу напустил на меня Кулака. Чудовище! А я опять не успел. Он заставлял меня есть. Хотел отравить! Я отказывался. Но без сил — как с ним справлюсь?
Володю кормят с ложечки. Как младенца. Когда-то давным-давно его навещала родственница, приносившая ему разную снедь. Он до сих пор ощущал во рту вкус апельсинов, с которых непонятно зачем снимали кожуру, и яблок, которые под одеялом ел с косточками. Но родственница умерла. Володя не заметил её отсутствия, как
«Ребёнок», — думает Зина, наблюдая в смотровой глазок. И тихонько плачет. У неё детей нет, муж бросил, а нового не предвидится, больница — вся её жизнь.
У Володи есть ещё фантик от леденца и пустой спичечный коробок. Они его паспорт, его дом. Он возит их из больницы в больницу и приходит в ярость, когда их хотят выкинуть.
Врач всё же заглянул в бокс: медсестра пожаловалась на санитара. Осмотрев Володю, который с жуткой гримасой раскачивался маятником, отошёл к умывальнику:
— Тридцать лет себя спрашиваю, зачем такие на свете?
— И правда, зачем?
Зина перешла на шёпот, забыв, что Володя её не понимает.
Врачу стало стыдно. «А мы-то чем лучше?» — подумал он, моя руки. И скрывая смущение, бросил:
— Уколы не отменять.
А потом выстрелил взглядом в Гагина.
— Обезьяна же… — ухмыльнулся тот.
— Ещё раз ударите…
И не договорив, врач указал на дверь. А, выходя, подумал: «Может, было и к лучшему…»
Я чуть не ошибся! Но теперь я видел его! Его звали Главным, и он мыл руки от крови! А как вилял перед ним мой мучитель! И с сиреневыми губами. Но я освобожу их! Я разрушу его мир!
В больницу поступило много «острых». Палаты были переполнены, и врачи валились от усталости. А приставленный к Володе совсем скис. Возвращаясь поздним вечером, он включал тихую музыку, ставил перед собой бутылку и не засыпал, пока она не пустела.
Почему он не приходит? Почему? Почему? Почему?
Месяц шёл за месяцем. Голые деревья по-прежнему скелетами подпирали небо, а собака, ночами вывшая на луну, по утрам ловила пастью одинокие снежинки. Володя проводил дни, уткнувшись в подушку, прислушиваясь к шагам. Теперь он ел за троих, накапливая силы для своего великого подвига, и ждал, ждал…
В конце зимы уволилась Зина. Володя втайне жалел её. Он хотел даже взять её в ту страну, которую построит после разрушения этого мира. Поэтому, когда она перестала являться, решил, что мстительный Главный, узнав про это, отправил её во тьму.
— А-а-а…
Дежурные уже привыкли к вою из бокса. Володя третью неделю отказывался от пищи. Ему грозило истощение, но с этим молчаливо смирились.
Он — это я! Это я выдумал призраков с сиреневыми губами! Если не будет меня, они исчезнут. Бедные! Они так страдают! Это я заставляю их быть злыми. И одинокими. Я освобожу их. Я перестану есть.
Врач отстранил Гагина. «Вам виднее, — угрюмо огрызнулся тот. — Но обезьяна всё равно сдохнет». Это была правда. Однако врач давал клятву. Когда-то он верил в медицину, в её высшее предназначение, но с годами её роль потускнела, как позолота на затёртой
монете, становясь всё более беспомощной и жалкой. Теперь он всё чаще представлял себя на месте Володи и думал, что её единственное достижение — морфий. К тому же его преследовала мысль, что он не сможет полюбить такого Володю. А разве можно лечить, не любя?Комната тонула в предрассветных сумерках, Володя лежал на спине, уставившись в потолок. «Я слишком долго умираю, — думал он. — А каждое мгновенье длит их страдания». Мириады звёзд тянули к нему свои пальцы. Володя приподнялся на цыпочках и просунул сквозь решётку грязную простыню. Потихоньку, чтобы не разбудить дежурных, разбил стекло. Осколки получились острые. Поначалу он с тревогой прислушивался к шагам, но потом решил, что призраки не смогут ему помешать. Перед ним в последний раз проплыли врач, Зина, Гагин, и он опять попросил у них прощения.
Утром его нашли на полу в луже крови. Он уже не дышал. Бледное лицо его совсем побелело. Странная улыбка застыла на нём, словно смерть возвращала его на родину из холодной, неприветливой чужбины.
Смотреть покойника сбежалось всё отделение. Впуская весну, распахнули окно.
Помилуй, Господи, раба твоего Владимира!
КАЗАКИ-РАЗБОЙНИКИ
Его звали Агафон Дрын. Он дёрнул меня за рукав и предложил его убить.
— Зачем?
— Со скуки.
Я покачал головой.
— Тогда, может, убить тебя?
— С какой стати?
— Да тебе же всё надоело!
Я обещал подумать. Я вёл тогда группы психологического тренинга, делая упор на ролевые игры, и решил, что он просто перегнул палку. Или чокнулся. А я и сам псих. Живу сычом, смотрю на мир гнилыми зубами и на вопрос: «Как жизнь?» про себя отвечаю: «Течёт без меня». А вслух молчу. Но очень громко. Потому что мизантроп. Потому что предпочитаю книги. Потому что, читая их, радуюсь, что восковые фигуры, как слоны, не топчутся в прихожей, а мёртвым словам не оскорбить тишины.
— Надумал? — подмигнул он на следующем занятии. И я опять вспомнил, что мне пятьдесят, что одинок, как собственное надгробие.
— А, валяй. Только давай в обе стороны: ты — меня, я — тебя.
Он ухмыльнулся, словно и не сомневался в моём согласии.
Так мы стали играть в киллеров. Агафон сказал, что сделает всё по-тихому.
— И глазом не моргнёшь.
— Большой опыт?
Он опять ухмыльнулся.
И зачем я согласился? Оттого, что всё позади? Или, правда, со скуки? Сроки мы не оговаривали, но глядя на удалявшуюся спину, я испытал холодок на своей.
Была ранняя весна, на сосульках играло солнце. Я спускался в метро, оглохший от немоты, онемевший от молчания, а вокруг плыли такие же измождённые, одинокие, злые. Он вырос сбоку и пырнул ножом. «Грубая работа! — схватил я его за руку, отстёгивая под рубашкой широкий металлический пояс. — А обещал, по-тихому!» «Слишком много заказов», — буркнул он, растворяясь в толпе. Так я узнал, что стою в очереди. И почувствовал ревность. «А вы примитивны, — поддел я его на следующем занятии, — выше ножа ничего не выдумали. Счёт 1:0?» Он больше не ухмылялся. А уже вечером меня едва не переехала машина. Потом грохнулась с крыши сосулька, и я спасся чудом.