Повитель

А когда возвращались обратно в Локти, Ракитин сказал:

— Насчет нового комбайна ты, Григорий, зря пока… Не дадут нам новый… МТС всего их два получила в этом году. И директор правильно сказал: покрупнее локтинского в районе есть колхозы, туда в первую очередь…

— Всяк о своем горе в первую голову беспокоится, — буркнул Григорий, перебив Тихона. — У меня на руках тоже колхоз, а не что-нибудь.

— Надо, Григорий, на комбайны нынче меньше всего надеяться, — проговорил Туманов. — Старенькие они все, день покосят да три стоять будут. Самим надо что-то думать…

— Тут думай не думай — около тыщи гектаров. Зубами их, что ли, рвать?!

— Лобогреек сколько у нас?

— Две. Вот и вся наша техника. — Григорий усмехнулся.

— Тем более надо сейчас крепко подумать обо всем, — продолжал Ракитин. — Бригады косарей организовать. Те же лобогрейки должны круглосуточно работать. Короче — надо составить подробный план уборочной, обсудить…

Григорий, не поворачивая головы, покосился на Ракитина и проговорил:

— Что ж, давайте помаракуем, обсудим…

Потом несколько минут ехали молча. Плыли навстречу зеленовато-желтые волны поспевающей пшеницы. Глядя на них, Ракитин вдруг спросил Туманова:

— Ты, Павло, беспартийный, кажется?

— Беспартийный.

— А почему?

— То есть как — почему? — удивленно спросил Туманов. — С моим образованием, да в партию? Читаю-то по слогам.

— Я тоже когда-то так думал. Потом понял. Не важно, как читаешь, важно, как понимаешь прочитанное. Ну, да потолкуем как-нибудь еще об этом.

Ракитин помолчал и задумчиво произнес:

— Я на партучете в станционном поселке состою. На собраниях коммунисты там о каких-то браках говорят, врезах стрелок, графике движения. Спорят, критикуют… А я сижу — и ничего не понимаю. Все время думаю: в нашем бы колхозе парторганизацию создать. Ведь какую бы помощь в работе председателю она оказывала! Но, выходит, не создашь пока… Был еще один коммунист у нас — Гаврила Разинкин, но в МТС уехал.

Григорий снова покосился на Ракитина и Туманова, но и на этот раз промолчал.

— Гаврила, слышно, бригадиром тракторной бригады там? — спросил Туманов.

— Бригадиром.

И больше не говорили до самой деревни. Каждый думал о своем.

Когда началась уборка, Григорий по-прежнему проявлял большое беспокойство. Теперь уж многие говорили меж собой:

— Григорий-то в самом деле того… болеет за хозяйство. А мы ведь что думали…

До Бородина доходили такие разговоры. Доносил о них чаще всего Бутылкин.

— Поневоле заболеешь, коли за каждым шагом следят… Партийную организацию вот хотят создавать, слыхал? — раздраженно спросил однажды Григорий.

— Ну?! — спросил Бутылкин и пожал плечами. — Пусть создают.

— Дуур-рак! — негромко произнес Григорий и отвернулся. — Тогда ведь… труднее тебе воровать будет. Да и вообще кончается твое время, Бутылкин. Поймают тебя, тогда что запоешь?

— Кому ловить-то? Кругом свои.

— А Ракитин? Туманов? И эта… Веселова?

— Конечно, на щуку ловцов много, — вдруг согласился Бутылкин. — А она до старости в тихом омуте живет…

Оставаясь наедине с самим собой, Григорий хмурил узкий лоб, будто все время старался вспомнить что-то важное, но не мог и, глядя в окно на пустынное озеро, думал: ведь отец мечтал поставить на берегу рыбокоптильню. В последнее время эта мысль приходила каждый раз, едва Григорий бросал взгляд на озеро, вызывала другие воспоминания: о старом цыгане, о Лопатине, о Гордее Зеркалове и о его сыне Терентии. Жили люди, ходили по земле — и вот давным-давно нет их… Вспоминался даже бывший ссыльный Федор Семенов, который во дворе веселовского дома рассказывал мужикам о Временном правительстве. «А этот жив, однако… — подумал однажды Григорий. — Глаза-то под бровями, как ножи, сверкнули, когда встретились…» И снова: отец, расхаживающий по комнате, строящий планы об открытии лавки, о рыбокоптильне, о богатстве… Давно все было это — и вроде недавно, будто вчера…

Между тем шла уборка. Локти опустели, Григорий всех отправил в поле. Теперь кое-кто ворчал даже, что вот, мол, председатель лютует, в субботу помыться в бане не дает.

— Что ты в самом деле, — заметил как-то Ракитин. — Мера ведь нужна во всем.

Григорий вскипел, чуть не крикнул: «Чего ты суешь все время нос в чужое дело?!» Но сдержался.

Ночами к дому Бородина иногда подворачивал на машине Егор Тушков.

Однажды Григорий сказал Бутылкину:

— Вот что, друг сердечный, хватит…

— Как тебя понять? — насторожился Бутылкин.

— А зачем мне все это? Все равно сгниет, попортится. — Григорий говорил и смотрел на Бутылкина, будто на пустое место.

— Запас карман не трет, Григорий Петрович, — начал после некоторого молчания Бутылкин, но Григорий прервал его:

— А ну вас всех к чертовой матери… Сволочи вы все!

И пошел в дом, тяжело покачиваясь на ходу.

Бутылкин догнал его, часто засыпал словами:

— Ты не волнуйся, Григорий Петрович. Это, так сказать, в порядке уважения. Мы друзей различаем. А ты ведь, я думаю, и сам не знаешь, что тебе надо, а?

— Ага, ты думаешь? — обернулся Григорий. — Но коль поймаю — других не марай. Расписок я тебе никаких не давал, так что никто не поверит…

— Ах, вот ты о чем!.. — воскликнул Бутылкин и расхохотался. Потом подошел и покровительственно похлопал Григория по плечу: — Ничего, ничего…

Перед самым снегом, когда колхозникам выдавали хлеб на трудодни, Григорий говорил чуть ли не каждому:

— Дали бы на трудодни побольше, да видите, какое время. Весь хлеб государству сдали. Сами знаете, сколько разрушено за войну. Восстанавливать надо. Да и врага еще добивать в его логове. Ничего, заживем! А пока с личных огородов как-нибудь пропитаемся.

Дома, хлебая наваристые щи, говорил жене:

— Заживут колхозники — шиш! Все подчистую в амбарах подмели. Дополнительный план хлебозаготовок еле-еле выполнили. До зерна обобрали.

— Что-то не то говоришь, — несмело промолвила Анисья. — Будто уж до зерна…

— Ну, загавкала… Молчи в тряпочку! — повысил голос Бородин. — В одно ухо влетело, в другое вылетело, поняла?

Анисья умолкла, а Григорий долго еще дергал небритой щекой. Если бы кто посмотрел на Бородина в ту минуту, то подумал бы, что он собирается зло рассмеяться, но никак не может осмелиться.

Зимой без особых споров Григория переизбрали председателем.

* * *

При появлении отца Петька забивался куда-нибудь в угол, сидел там, боясь пошевелиться, терпеливо ждал, когда он уйдет. Но чаще всего Григорий громко кричал:

— Ну-ка, поди сюда, Петруха!

Петька тогда вздрагивал, подходил к отцу.

Как-то Григорий спросил:

— Ты почему на отца не смотришь? Еще поучить, что ли? У меня живо поспеет. Ты понял?

— Понял, — промолвил Петька, не поднимая головы. Однако заставить сына смотреть ему в глаза так и не мог. Это приводило его в бешенство. Однажды он закричал: