Повiя

–  Так оце нас, Паньку, по зашийку з хати!
– вирвався вiд сiрих-сiромах гудючий поклик.

–  Ничаво, ничаво, ваше превосходительство, - пiдводячись, мовив бородатий кацап у куценькому каптанi, - обрили вы нас, нечево сказать. А двадцять-то тыщ попризаняли у меня за пять процентов, тогда как мне давали десять, да вот уже пятый годок-то требую, да никак не истребуем.

–  Тише, господа, я еще не окончил. Тише!
– скрикнув Лошаков i несамовито задзвонив на всю залу, почервонiвши, як рак печении.

–  Ходiм, Грицьку, поки не вибили в шию, - знову обiзвався хтось, i сiрiсiроманцi один за одним повставали i почимчикували до дверей.

–  Господа, тише! Стойте! Куда вы?
– гукнув Лошаков на сiрих.

–  Куда? Додому!
– обiзвався один.

–  Я не позволю. Я требую вас остаться. Вопрос очень серьезный.

–  Нi, ще такого немає закону, щоб нас чистили на всi боки та ще заставляли й слухати.
– Уже вони стовпилися бiля дверей. Як тут з усього розгону увiрвався у залу незнайомий чоловiк. Одежина на йому пошмагана, пика заросла, суха, як скiпка, голова закустрана, нечесана, вуси, наче котячi хвости, одстовбурчилися, а очi - як у хижака, горять, палають.

–  Стiйте! Стiйте, добрi люди!
– гукнув вiн.
– Я вам усе по правдi скажу. Не вiрте ви нiчому, усе то брехня! Як давно колись крали, так i тепер крадуть i будуть красти… Поки в одного добра бiльше, а в другого менше, крадiжка не переведеться! Оце я вам по правдi сказав.

–  Социалист! Нигилист! Арестовать его!
– загуло з усiх куткiв, i всi посхоплювалися з мiсця.

–  Кто это? Кто?
– допитувались другi.

–  Это, господа, один сумасшедший, не очень давно из дома умалишенных выпущен, - пояснив предсiдатель управи.

–  Кто он?
– спросив Лошаков.

–  Довбня. Окончивший когда-то курс семинарии.

–  Ну, и верно, что социалист. Сторож! Позвать сюда полицейского, арестовать того господина.

–  Ет, застрахали!
– махнув на його Довбня i зареготався.
– Я i в божевiльницi був, а вони - арестувати! Я не тiкаю, - одмовив вiн i повернувся знову до сiромах.
– А вам, братця, одно скажу: не вiрте ви нiчому на свiтi - усе брехня! Тiльки коли е у кого правди крихта, то тiльки у бiдного чоловiка, Зате ж тому бiдному i найгiрше!

Тут саме увiйшов полiцейський, i Довбню, пiдхопивши пiд руки, поволокли З хати, як вiн не кричав, не огинався… Сiрi-сiроманцi не знать де дiлися. Стороннiх людей за те, що плескали у долошки Довбнi i кричали йому браво, Лошаков попрохав вийти з собранiя, а тим часом перервав на десять хвилин засiданiє. У залi почувся гук-гам; гласнi гвалтували, стороннi реготалися, дехто уголос лаяв Лошакова, дехто свистав… усi разом несамовито гупали ногами, виходячи.

Не забарилася зала опустiти. Стороннiх - анi духу, однi гласнi, мов бджоли, утерявши матку, метушилися по всiх усюдах. Аж ось знову роздався дзвоник Лошакова - i всi ущухнули.

Лошаков знову почав говорити. Вiн раяв, щоб зменшити недворянських гласних, прохати уряд заборонить козакам бути самостiйними виборцями разом з малоземельними панками, а хай вони вибирають вiд цiлої волостi, як крiпаки казеннi. Утомившись, вiн закiнчив свою довгу рiч надiєю, що його рада буде прийнята, а тим часом, може, хто краще що вiд його пригадав, то хай повiда перед нашими зборами.

Нестямний ляск у долошки привiтав красномовного пана за його рiч. Разом скiльки гласних, схопившись, побiгли до Лошакова i гаряче потрушували його руку; другi з мiсця кричали: що, мов, нам ще слухати? Якої кращої поради ждати? Пускайте на голоси!

Серед того гвалту та гуку, серед радiсної бiганини та реготу в одному тiльки мiсцi щось одиноке чорнiло, скурюючись кругом, наче хмарою, димом. Аж ось дим заколихався, i поверх його, неначе поверх хмари, з'явилася патлата голова у синiх окулярах, з здоровенною бородою.

–  Я прошу слова!
– гукнула голова, покриваючи своїм товстим голосом i гук нестямної радостi, i бiганину панiв.

–  Тише, тише, господа!
– скрикнув Лошаков i почав роздивлятися по залi.

–  Вы желаете говорить?
– спитав вiн, єхидно уклоняючись.

–  Я, - гримнула знову голова.

–  Не надо! Не надо!
– загукали кругом гласнi.
– Мы наперед знаем, что услышим одни порицания.

–  Но позвольте же, господа!
– скрикнув Лошаков, пiдводячись.
– Не будемте пристрастны. Может быть, господин профессор, как гласный от N крестьянского общества, скажет нам что в защиту своих избирателей.

–  Не надо! Не надо!
– одно гвалтуе кругом.

–  Да позвольте же: не могу же я запретить говорить.

–  Не надо! Не надо! Лошаков дзвоне.

–  Не надо! Не надо!

–  Господа!
– гукнула голова, - я не стану долго истязать вашего внимания. Я не стану говорить часовые речи. Я скажу только несколько слов. Я думаю, господа, что мы прежде всего представители земства, а не представители какого-нибудь одного сословия, почему и в речах касаться сословных каких вопросов по меньшей мере неделикатно…

–  Мы уже слышали… Не надо! Пускайте на голоса. Вопрос так ясно поставлен, что в прениях нет надобности.

–  Вы не хотите меня выслушать. Но позвольте: два слова. Я, господа, считаю для себя позорным быть в таком собрании, где нарушается свобода прений, где возбуждается сословная вражда, причем обвиняющая сторона даже не дает возможности обвиняемой сказать что-либо в свое оправдание.

–  Не надо!

–  Я слагаю свои полномочия и удаляюсь, - сказала голова, з грюком одсовуючи стул i виходячи з зали.

–  И лучше. Счастливой вам дороги!

–  Помилуйте! Что это такое? Приходишь в собрание - одни свиты да серяки. Вонь, грязь, просто сидеть нет возможности. Опять же: их же члены, их же председатель. Сами себе назначают содержание, какое желают. Налоги накладают, какие сами вздумают, не справляясь ни с законом, ни с доходностью. Да к этому еще и воруют земские деньги!
– чулося то там, то там.

–  Но как же, господа? Никто не желает сказать что-либо?
– спитав Лошаков.

–  Что тут говорить?

–  Баллотируйте, да и вся тут. Помилуйте, одиннадцать часов, меня в клубе ждут: партия винта не составится.

–  Господа, садитесь же. Буду сейчас баллотировать вопрос.

–  Зачем баллотировать? Вот все станем, все будем стоять. Единогласно, да и только.

–  Единогласно! Единогласно!
– загукало, наче в дзвони, кругом.

–  Никого нет против предложения?

–  Никого. Единогласно.